Виктор Пелевин Сумасшедший по фамилии Пустота
© Чкалов Н., иллюстрация на переплете, 2020
© Оформление.
ООО «Издательство «Эксмо», 2020
СПИ
Колдун Игнат и люди
Глянь-ка, чего я понаписал!
Интересно, сказал Игнат, беря первый лист, вслух читать?
Что ты! испуганно зашипел протоиерей. Про себя!
Игнат стал читать:
Ха-ха-ха! засмеялся Игнат, а сам подумал: «Неспроста это». Но виду не подал.
А есть еще? спросил он вместо этого.
Ага!
Протоиерей дал Игнату новый листок и тот прочел:
«До и потом, продолжал Михаил Иваныч, с удивлением поворачиваясь к окну, где бы я ни оказался, везде обязательно присутствовал хоть один мертвец. Но вот я один, слава богу»
«Настало время, сказал себе Михаил Иваныч, с удивлением открывая ставень, подумать о главном»
«Нет, точно, неспроста это», решил Игнат, но виду опять не подал и вместо этого сказал:
Интересно. Только не очень понятна главная мысль.
Очень просто, ответил протоиерей, нахально подмигивая, дело в том, что смерти предшествует короткое помешательство. Ведь идея смерти непереносима.
«Нет, подумал Игнат, что-то он определенно крутит».
А вот еще, весело сказал протоиерей, и Игнат прочел:
«Успел. Смерть впереди», отмечает таракан Жу.
Вот льется кипяток. Нужно увернуться и убежать под стол.
«Успел. Смерть впереди», отмечает таракан Жу.
Вот в небе появляется каблук и, вырастая, несется к земле. Увернуться уже нельзя.
«Смерть», отмечает таракан Жу.
Игнат поднял голову. Вошли какие-то мужики в овчинах, пряча за спины ржавые большие топоры.
Дверь отпер Понятно. То-то я думал долго ты раздеваешься, сказал Игнат.
Протоиерей с достоинством расправил бороду.
Чего вам надо, а? строго спросил Игнат мужиков.
Вот, стесняясь и переминаясь с ноги на ногу, отвечали мужики, убить тебя думаем. Всем миром решили. Мир завсегда колдунов убивает.
«Мир, мир с грустью подумал Игнат, растворяясь в воздухе, мир сам давно убит своими собственными колдунами».
Тьфу ты, сплюнул протоиерей и перекрестился. Опять не вышло
Так-то разве убьешь, сказал кто-то из мужиков, сморкаясь в рукав. Икону надоть.
Спи
В самом начале третьего семестра, на одной из лекций по эм-эл философии Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие.
Дело было в том, что с некоторых пор с ним творилось непонятное: стоило маленькому ушастому доценту, похожему на одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон. А когда доцент принимался говорить и показывать пальцем в люстру, Никита уже ничего не мог с собой поделать он засыпал. Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках; потом ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу; наконец он клевал носом и проваливался в черноту, откуда через секунду-другую выныривал, чтобы вскоре все повторилось в той же самой последовательности. Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где шла речь то о космонавтах-невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим.
Сначала Никита очень расстраивался из-за своей неспособности нормально высидеть лекцию, а потом задумался: неужели это происходит только с ним? Он стал приглядываться к остальным студентам, и здесь-то его и ждало открытие.
Оказалось, что спят вокруг почти все, но делают это гораздо умнее, чем он, уперев лоб в раскрытую ладонь, так что лицо оказывалось спрятанным. Кисть правой руки при этом скрывалась за локтем левой, и разобрать, пишет сидящий или нет, было нельзя. Никита попробовал принять это положение и обнаружил, что сразу же изменилось качество его сна. Если раньше он рывками перемещался от полной отключенное до перепуганного бодрствования, то теперь эти два состояния соединились он засыпал, но не окончательно, не до черноты, и то, что с ним происходило, напоминало утреннюю дрему, когда любая мысль без труда превращается в движущуюся цветную картинку, следя за которой можно одновременно дожидаться звонка переведенного на час вперед будильника.
Выяснилось, что в этом новом состоянии даже удобнее записывать лекции надо было просто позволить руке двигаться самой, добившись, чтобы бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг, в противном случае Никита или просыпался, или, наоборот, засыпал еще глубже, до полной потери представления о происходящем. Постепенно, балансируя между этими двумя состояниями, он так освоился во сне, что научился уделять одновременно нескольким предметам внимание той крохотной части своего сознания, которая отвечала за связи с внешним миром. Он мог, например, видеть сон, где действие происходило в женской бане (довольно частое и странное видение, поражавшее целым рядом нелепостей: на бревенчатых стенах висели рукописные плакаты со стихами, призывавшими беречь хлеб, а кряжистые русоволосые бабы со ржавыми шайками в руках носили короткие балетные юбочки из перьев), и одновременно с этим мог не только следить за потеком яичного желтка на лекторском галстуке, но и выслушивать анекдот про трех грузин в космосе, который постоянно рассказывал сосед.