И всё-таки он не верил, что его так легко отпустит. У них есть дети, а это связывает до гробовой доски. Даже когда Мики будет тридцать, и он опять вляпается (обязательно вляпается, куда без этого) в какую-нибудь ерунду, им придётся позвонить друг другу и спросить, что теперь делать. А когда Ваня женится, им придётся пересечься на его свадьбе куда уж деваться.
Странно, конечно, что он так подумал: Мики вляпается, а Ваня женится
Когда они прощались с Мики в аэропорту, он чувствовал, как по швам трещит сердце и неважно, что у сердца нет швов, и неважно, что ему претят красивые слова, вопреки всем законам логики, он был уверен: ещё чуть-чуть и у него разорвутся стенки обоих желудочков, кровь зальёт сердечную сумку, и он умрёт от обширного инфаркта только потому, что Мики стиснул его в своих объятиях и заплакал.
В ту минуту Лев готов был сказать: «Хорошо, я остаюсь». Всё, от чего он бежал, показалось ему переносимым: и ребёнок в коме, которому он не может помочь, и отсутствие работы, в которую он мог бы уйти с головой, чтобы забыть, что он не может помочь, и чувство собственной неполноценности от того, что всё это вообще случилось. Он чувствовал себя самым уязвимым в семье: Слава и Мики могли уйти от этой боли в работу и творчество, а он варился в ней без перерыва. Это было несправедливо.
Но когда сын заплакал, эта несправедливость отошла на второй план. Он подумал: «Ладно, Мики стоит того, чтобы остаться». Но потом Лев вспомнил, что дома ему больше не рады. И вообще, непонятно теперь, где тут его дом, где семья Ничего этого больше не было. В голове постоянно звучал Славин голос: «Я не люблю тебя больше».
Поэтому он сказал Мики, что не может остаться. Если он останется, он будет жить непонятно как и работать непонятно где, и это сделает его очень-очень несчастным а разве не больше толку от счастливого отца далеко, чем от нечастного поблизости? Последнее он только думал, а не говорил. Сказать вслух не решался, потому что слабо верил в своё счастье без Славы скорее бодрился, чем верил. Теперь уже выбора не оставалось.
На рейсе Сеул-Новосибирск ему досталось место рядом с русскоговорящей девушкой и это было досадно. На рейсе Ванкувер-Сеул он сидел рядом с канадской бабушкой и усиленно делал вид, что не понимает английский, чтобы она с ним не разговаривала. У Льва, похоже, аура такая: все попутчики намеревались завести с ним беседу.
Вот и девушка попыталась. Он посмотрел время на смартфоне, а она вдруг:
- О-о-о-о, какая прелесть! Это ваши дети?
На заставке стояла фотография Мики и Вани. Снимок был сделан в кинотеатре, в день премьеры «Величайшего шоумена», на фото ребята дрались за ведро с попкорном (сами попросили одно большое на двоих, а потом спорили, кто съедает больше). В момент, когда Лев попросил их замереть, чтобы сделать кадр, они послушно подвисли: Ваня, обхвативший попкорн обеими руками, и Мики, одной рукой наставив Ване рожки, а второй готовясь выхватить ведро обратно.
Лев, вспомнив всё это, улыбнулся и кивнул:
- Да, это мои дети.
- Похожи на вас.
- Спасибо, - хмыкнул он.
- А глаза мамины.
Лев бросил на неё хмурый взгляд: где она тут маму разглядела? Он уже было хотел с ней мягко объясниться, мол, вы не так поняли, это не мои родные дети, я воспитываю их вместе с супругом, мы гей-семья Но он вспомнил, что находится на рейсе Сеул-Новосибирск, и они возвращаются в Россию.
Поэтому просто сказал:
- Ага.
Выключил экран смартфона и убрал мобильный в карман. До конца полёта она с ним больше не разговаривала (он предусмотрительно заткнул уши наушниками, но музыку при этом не включал).
Самолёт приземлился в Толмачево в восемь часов вечера по местному времени. Лев, шагнув на лестницу-трап, мигом вспомнил, какое пекло здесь бывает, несмотря на репутацию суровых сибирских холодов на термометре было не меньше тридцати градусов, хотя дело близилось к закату. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и спустился вниз.
Он снял квартиру на улице Немировича-Данченко в доме, окна которого выходили прямо на центральный вход областной больницы. Раньше они жили на правом берегу города возле метро Заельцовское, и каждое утро Льву приходилось добираться до левого берега по пробкам (местным коммунальным службам так и не рассказали, что такое снегоуборочные машины,
поэтому зимой пробки превращались в настоящий ад), и теперь такая близость к рабочему месту казалась завидной роскошью. Но теперь ничего, кроме работы, и не было. Теперь не придётся ехать через весь город в школу, чтобы забрать Ваню и снова поехать с ним на левый берег на уроки музыки. И не нужно возить Мики к психологу, а потом ждать его целый час, потому что всё равно больше никуда не успеешь съездить. Раньше он ничего не успевал, а теперь ему некуда было торопиться. Жаль, он не знал, что раздражающие мелочи делали его счастливым он бы ценил их куда сильнее.
Его новая квартира была подчеркнуто индивидуалистической. В такой невозможно жить вдвоём: комнаты проходные, вход в спальню осуществляется через гостиную, а у самой гостиной даже нет двери только фигурная арка (как и на кухне). Лев сразу подумал, как неудобно здесь ссориться. Прерогатива хлопнуть дверью и закрыться есть только у кого-то одного, а второй, если уйдет спать на диван, даже не сможет организовать на нём личное пространство раздражающий партнер будет всё время ходить туда-сюда.