Поначалу, конечно, я была в замешательстве. Все эти странные разговоры новой соседки, ее кашель и голос, который она то и дело повышала на кого-то по телефону, а также периодический шум сливного бачка в чужом туалете создавали иллюзию, будто мы с нею живем под одной крышей. Даже если о ней не думаешь, эти звуки постоянно напоминают: ты не один.
Но постепенно я привыкла к ее присутствию и начала здороваться с ней по утрам. Теперь наш обмен репликами поутру словно некий сигнал, по которому очередной день приходит в движение.
Зовут меня Ха́токо. Амэ́мия Ха́токо. «Голубка в храме Дождя» Так уж назвали предки. Понятное дело, в честь храма Цуругао́ка-Хатима́н-гу . А поскольку первый иероглиф имени бога, восьмерка, похож на голубиные крылья, с раннего детства, сколько я себя помню, все зовут меня Поппо-тян .
Но как же надоела
эта жара спозаранку! Стоит признать, летний зной в Камакуре это нечто особенное. Французские булочки, едва вынутые из печи, от жары совсем расползаются, а морская капуста, твердая с виду, тает во рту, как желе.
Развесив во дворе белье, выношу мусор на ближайшую свалку, которую еще называют «станцией», у самого берега речушки Никайдо́.
Сгораемый мусор со «станции» забирают дважды в неделю. Раз в неделю все остальное: бумагу и ткань, пластик и дерево, бутылки с жестянками. А по субботам закрывают «станцию» на уборку. Несгораемый и габаритный мусор увозят раз в месяц. Поначалу, когда эти правила ввели , такая тщательная сортировка мусора казалась слишком нудной и хлопотной, но теперь стала делом привычным и даже напоминает забавную игру.
Время мусора заканчивается, наступает время школьников с ранцами. Детишки нашей улицы, как по команде, выбегают из своих домов, строятся в шеренгу и дружно шагают по улице в начальную школу за пару кварталов отсюда. Именно эти школьники и составляют чуть ли не половину всех моих покупателей в лавочке «Канцтовары Цуба́ки».
Подходя к дому, я окидываю его взглядом снаружи. Старые раздвижные двери, верхние половинки застеклены. На левой надпись «Канцтовары», на правой «Цубаки». А сразу перед входом, будто в подтверждение серьезности такого названия, растет огромная камелия, оберегая дом от напастей .
На стене рядом с дверью прибита деревянная, давно потемневшая от времени табличка. Если приглядеться, на ней еще можно прочесть фамилию: «Амэ́мия». Знаки выписаны кистью словно бы второпях, но уверенным почерком каллиграфа. Обе надписи, конечно же, оставили мои предки.
Дело в том, что с самого начала эпохи Э́до наш род, Амэмия, потомственные написатели писем. Когда-то это мастерство называлось гордым словом юхи́цу «кисть в помощь» и заключалось в умении составить и написать письмо за любого большого начальника, аристократа или просто уважаемого человека. Подобные мастера обладали столь образцовыми грамотностью и опытом каллиграфии, что имена трех особо искусных юхицу, служивших при сёгунате Камакуры, вспоминаются по сей день.
Во времена Эдо мастериц юхицу вызывали для написания писем не только в кабинеты больших начальников и приватные комнаты знати, но и во внутренние покои именитых людей. Среди тех, кто работал чуть ли не у постели своих заказчиков, была и моя прародительница, основательница нашей династии по фамилии Амэмия.
Из поколения в поколение опыт и мастерство каллиграфии передавались по женской линии. Наставница, как мать моего отца, являлась уже десятой мастерицей династии, а роль следующей, одиннадцатой, юхицу Амэмия была с рождения уготована мне.
Да, «мать моего отца» по идее означала ее кровную связь со мной. Хотя ни бабулей, ни даже просто бабушкой я не назвала ее ни разу в жизни. Для меня она всегда оставалась Наставницей, которая в одиночку заправляла нашим семейным магазинчиком, а заодно воспитывала и меня.