Да, за такое Айдар многозначительно покачал головой.
А вы докладайте! с бесшабашно-злым вызовом вскрикнул Анджей, и губы его маленького женского рта стали тонкими, острыми. Чи я боюсь?!
Польское правительство спровоцировало немцев, сказал Григорий, захватили их радиостанцию, ну и поплатились за это. Бельгия и Голландия бомбили германский город Фрейбург тоже поплатились! Я об этом читал. Може, не совсем так, а вот читал. Не надо огнем играть, пан Анджей
Откуда было знать этим ребятам, что немецкую радиостанцию в городе Глейвиц захватили 31 августа прошлого года не поляки, а эсэсовцы в польских мундирах, что сами они были потом уничтожены для сокрытия следов провокации; что старейший университетский городок в земле Баден-Вюртенберг атаковали не бельгийские и голландские пилоты, а 51-я бомбардировочная эскадрилья немцев Били своих, чтобы чужие боялись, чтобы потом безнаказанно бить этих чужих. Справедливо считал Анджей, что его родину предали и растоптали, но не знал он, в какой мере способствовали этому союзники Англия и Франция. Лишь через многие годы прочтут его соотечественники слова повешенного фашистского генштабиста Альфреда Йодля, сказанные на Нюрнбергском процессе:
«Если мы еще в 1939 году не потерпели поражения, то это только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на Западе против 23 германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными».
И Анджей, и сидевшие рядом с ним парни не ведали глубин мировой политики, но каждый старался держаться своего берега. А берега их были разны.
А вот и она Танька! Черт-те что это была за Танька! Она перешагнула порог с видом посланницы строгих, но милостивых богов. Очи полуприкрыты ленивыми густыми ресницами, а над ними высоко-высоко выгнулись брови. И очень заметно было под вышитой украинской сорочкой, под клетчатой тесноватой юбкой, что неудержимо наливалась девчонка от грудей до коленок. Словно бы нехотя отворила выпуклые блестящие глаза. Сломив руку в локте, поправила гладкий зачес волос. Широкий белый рукав сорочки скользнул к плечу, оголив крепкую, не ребячью руку.
Мамо сказали: «Пускай Анджей идут кушать»
Костю передернуло: не есть, не снидать и даже не вечерять, а, видишь ли, кушать! Сроду тетка Варвара не скажет так.
Она выжидающе держалась за скобу неплотно прихлопнутой двери низом начал полоскаться холодок. Он натягивал из сенок, из горобцовской хаты запахи вкусного варева. Должно быть, Танькина «мамо»
выставила на стол горячие, обжигающие чесноком и перцем пельмени. Костин рот сразу наполнился пресной голодной слюной. Он незаметно пощупал в кармане несъеденную горбушку: сейчас выйдут с Айдаром за калитку и разломят ее.
Наконец Анджей пообещал прийти, и Танька столь же царственно, как и вошла, удалилась, блеснув вдруг в сторону заробевшего Айдара таким взглядом, который, по мнению Кости, стоил многих и многих вопросительных и восклицательных знаков. От этого взгляда даже у Кости, презиравшего высокомерную Таньку, сладкие судороги свели дыхание, и он великодушно простил ей придуманное «кушать». Однако, увидя, как у Айдара заревом пылали уши, не удержался, отодвинул от него цветок столетника:
Завянет!..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
По узким кривым улочкам Кляйнвальда, вдоль его булыжных тротуаров острые, как сложенный зонт, тополя, шатры конского каштана, кружево канадского клена. Такой красоты нет, конечно, в пыльном, степном Излучном. Нет и кляйнвальдской, мощенной гранитом площадюшки, на краю которой веретеном уходит в небо кирха с рыбьим глазом часов над колокольней, с чешуйчатой зеленью старой черепицы на скатах шпиля. Справа от кирхи кирпичный сарай пожарной службы и, впритык к нему, кирпичная же каланча, поверху защищенная от непогоды и солнца широкими щитками жалюзи. Ну где есть кирха, там непременно и пивная вблизи. В Кляйнвальде она слева от божьего храма, в низкой длинной постройке из камня-дикаря, неодолимой, словно стены тевтонского замка. Напротив, через площадь, двухэтажный дом бургомистра, облепленный пилястрами и обвитый плющом. Чуть дальше тоже двухэтажный дом: внизу, за витринами из бельгийского стекла, магазинчик, наверху, за белыми занавесками, жилье ее владельца Ортлиба. Для кляйнвальдцев Ортлиб всемогущий человек, неограниченную власть которому дает его партийная должность партийный вождь селения.
Ближе всех к воде, к каменистой дамбе, отбивающей стремя к правому берегу, кирпичный, с мансардой, дом Ганса Рихтера, крытый легкой и звонкой, как саксонский фарфор, черепицей. Дом словно бы съехал сюда по кривой улочке и уперся в каменную ограду своим высоким фундаментом из дикаря. К реке можно спуститься через узкую калитку.
Двадцатипятилетний Ганс Рихтер, вернувшийся с русского фронта после ранения, принял дом в свои пахнущие порохом и окопной землей руки после того, как из части, в которой воевал его отец, пришло письмо. Сердобольный фельдфебель сообщал, что унтер-офицер Вильгельм Рихтер погиб во время газовой атаки англичан.
Горевали вчетвером: престарелый дед, Ганс, его четырехлетний братишка Макс и мать. Через год они остались вдвоем: дед умер, мать, выкроив кое-что из продуктов, поехала в голодный Берлин обменять их на одежду да и сгинула навеки. То ли грабители убили, то ли под поезд угодила. Розыски не принесли ответа.