Игра в карты по-русски Из отечественной классики
Великие картежники
В старых и новых наставлениях по картам справедливо отмечается, что русские писатели любили играть. Можно добавить любили самозабвенно. Можно сказать больше истинно одаренные, талантливые, выдающиеся и гениальные наши литераторы были, за редкими исключениями, и великими картежниками .
Как нельзя было писателю XIX начала XX века не знать религиозных обрядов, не разбираться в тонкостях светского этикета, так неприлично было показать в обществе неумение прочесть и просчитать комбинацию карт на своей руке. А когда за стол с зеленым сукном садился человек от природы зоркий, с цепкой памятью, со вкусом к жизни и темпераментом
Культивировавшаяся у нас скудость сведений о писателях повлияла и на наше мнение о них. Кому не известно, что Тургенев мастерски играл в шахматы. Все ли, однако, знают, как преуспевал он в картах? Мутный след карточных проигрышей тянется за Некрасовым. Но разве можно выигрывать, не проигрывая? Маяковский, сам игрок милостью Божией, сказал о нем точно «он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид».
Немало проигрышей было и у Льва Толстого в молодые годы. О том, какое место в его жизни занимала в ту пору игра, говорит запись в дневнике, где игра названа первой причиной и целью очередного приезда в Москву. Правда, тогда же, по свидетельству прижизненного биографа писателя П. Бирюкова, он почувствовал отвращение к игре. Как, впрочем, охладел и вообще к светским удовольствиям. Но пережитое осталось в душе, дало краски для одной из ярчайших в мировой литературе сцен карточной игры, описанной в «Войне и мире».
Долохов, который «играл во все игры и почти всегда выигрывал», буквально принуждает взять карты Николая Ростова, считавшего его своим другом. Начав с пятирублевой ставки, он выигрывает сорок три тысячи и не скрывает при этом, что мстит за отказ Сони, кузины Николая, выйти за него замуж. Именно так он и говорит Ростову: «Счастлив в любви, несчастлив в картах. Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю».
Вот так простой азарт игры переполняется страстями жизни и обращается в одну всепоглощающую страсть, ту, что сама играет душами людей. Это и есть игра в карты по-русски .
Игра страстей пронизывает и сцену в лермонтовском «Маскараде», где Арбенин садится после долгого перерыва за карточный стол, «чтоб кровь привесть в волненье» и отыграть за князя Звездича его проигрыш. Перед нами как бы игрок, уставший от своего редкостного дара. На вопрос Звездича, мог ли он проиграть, Арбенин отвечает:
более других. Значит, туз червей карта во всех отношениях знаменательная, превосходящая остальные, а для участников пари как бы знак неотступной судьбы. И точно. Пистолет, который приставляет ко лбу Вулич, проверяя, назначена ли ему заранее роковая минута, дает осечку, но через полчаса он погибает, зарубленный пьяным казаком.
Встречи с картами поджидают нас на всем пространстве русской литературы. И что ни характер за карточным столом, то особенный тип игрока. Вплоть до приехавшего ревизором в дальний уездный городок генерала из «Губернских очерков» Салтыкова-Щедрина, которого, когда его соблазняют игрой «в карточки», интересует не во что играть, а только и исключительно с кем . Получив заверения, что «партия самая благородная: все губернские-с», узнав, что один из его будущих партнеров говорит по-французски и даже «обучались в университете», а «ихняя супруга первая дама в городе-с», он удовлетворенно повторяет: «А! очень приятно!., очень, очень приятно!»
Однако ни одно из названных произведений, хотя бы в отрывке, не включено в данный сборник. Как ни заманчиво было представить тему во всей ее хрестоматийной полноте, объем первой книги, ей посвященной, ограничил отбор небольшими повестями и рассказами, где карточная игра главная пружина действия, основа сюжета.
В такой роли, в роли «сюжетной машины», рассматривается она в едва ли не единственной в своем роде работе известного исследователя нашей классики Ю. М. Лотмана «Тема карт и карточной игры в русской литературе XIX века», опубликованной в 1975 году в «Ученых записках Тартуского университета». Любопытна высказанная в ней мысль, что карты и карточная игра приобрели в это время «черты универсальной модели», стали «центром своеобразного мифообразования эпохи». Поэтическое воплощение этой модели видится, в частности, в лермонтовских строках:
Рассуждения о карточной игре как универсальной модели человеческого поведения следует дополнить сведениями о масштабах ее распространения, которые можно почерпнуть у О. Сенковского ироничного автора «Арифметики» из «Записок барона Брамбеуса». Нарисованная им картина русской земли, устланной игральными картами, не так уж невероятна. Стоит только вспомнить, что промышленность выпускала их в прошлом веке в количестве, необходимом для того, чтобы к каждой новой игре распечатывалась новая колода. Это считалось не то чтобы даже хорошим тоном, а просто нормой для порядочного человека. Как было нормой платить карточный долг прежде любого другого.