Зачем же они тогда злятся зря?
Зря ли? Ведь доля смысла есть и в зависти. Разве не правда, что счастье должно быть доступно всем?
Ну, насчет этого им следует спорить со всевышним, а не со мной.
До всевышнего рукой не достанешь.
Пусть они берут все, что хотят. Ты же не собираешься отказывать им в чем-то. Пусть носят сари, кофточки, украшения, туфли, чулки. Хотят заниматься с гувернанткой, пожалуйста, она в доме. Наконец, если им хочется выйти замуж ты можешь переплыть семь морей, ты ведь у нас на все руки мастер, ты все можешь...
Но в том и трудность: желанное рядом, а взять нельзя.
Значит надо быть дурочкой? Кричать, что все чужое плохо, и злиться, потому что это чужое не принадлежит ей.
Обманутый человек стремится не замечать обмана в этом его утешение.
Нет, что ты ни говори, а женщины страшно глупы. Они не хотят смотреть правде в глаза и все время хитрят.
Значит, они оказались обманутыми больше всех.
Меня злило, что он старается оправдать ничтожество
Этих женщин. Его рассуждения о недостатках общества и о том, каким оно должно стать, были пустой болтовней. Я же не могла мириться с неприятностями, которые чинили мне на каждом шагу, с двусмысленными намеками и лицемерием.
К себе самой ты весьма снисходительна, возразил мне муж, но когда речь заходит о тех, кто оказался жертвой общественных условий, всю твою мягкость как рукой снимает. Значит, на то он и бедняк, чтобы терпеть нужду?
Ну пусть, пусть я ничего не понимаю! Все хороши, кроме меня, ответила я с негодованием. Ты-то ведь мало бываешь дома и ничего не знаешь...
Я сделала попытку посвятить его в закулисные тайны нашего дома, но он стремительно поднялся. Его давно ждет Чондронатх-бабу.
Я села и заплакала. Что делать, как доказать мужу свою правоту? Я не могла убедить его в том, что, случись со мной то же, что с ними, я никогда не стала бы такой, как они!
Всевышний предоставил женщине возможность кичиться своей красотой, думала я, зато он уберег ее от других слабостей. Можно гордиться драгоценностями, но в доме раджи это теряет смысл. Мне не оставалось ничего другого, как упорно подчеркивать свои добродетели. И здесь, мне казалось, даже мой муж должен был признать свое поражение. Однако стоило мне начать с ним разговор о всяких семенных раздорах, как я сразу же становилась в его глазах мелочной, и он легко доказывал мне это. Тогда и у меня появлялось желание унизить его.
«Я не могу признать правильным все, что ты говоришь: ты просто хочешь выглядеть благородным. Но это не самопожертвование, а самообман», повторяла я в душе.
Мужу очень хотелось, чтобы я перестала ограничивать свою жизнь стенами нашего дома.
А какое мне дело до мира, который лежит за его стенами? спросила я однажды.
Но может быть, ему есть до тебя дело, ответил муж.
Сколько времени мир обходился без меня, обойдется и дальше, сказала я. Вряд ли кто-нибудь изнывает от тоски, не видя меня.
Меня очень мало беспокоит, изнывает
кто-нибудь от этого или нет, я думаю о себе.
Вот как! Что же тогда тебя беспокоит?
Он промолчал. Мне была знакома эта его манера, и поэтому я заявила:
Молчанием ты от меня не отделаешься раз уж начал, говори до конца.
Разве все можно сказать словами? Сколько в жизни такого, что и выразить невозможно?
Не хитри, говори, в чем дело.
Я хочу, чтобы там, во внешнем мире, мы нашли фуг друга. Мы еще в долгу друг перед другом.
Разве нашей любви дома что-нибудь мешает?
Здесь ты поневоле думаешь только обо мне. Ты не знаешь ни своих желаний, ни цены тому, что имеешь.
О, я хорошо знаю, очень хорошо!
Teбe только кажется, что ты знаешь, на самом же деле это не так.
Я не могу слышать, когда ты так говоришь.
3начит, не надо говорить об этом.
Но твое молчание я тоже не переношу.
Потому я и не договариваю. Я хотел бы, чтобы ты лопала в самую гущу жизни, тогда ты сама все поймешь. Заниматься только хозяйством и своими домашними делами, всю жизнь прожить в четырех стенах нет, ты создана не для этого. Если там, в широком, реальном мире, мы увидим, что по-прежнему необходимы друг другу, значит, любовь наша выдержала испытание.
Я не возражала бы против этого, если бы здесь между нами существовали какие-то препятствия. Но я не вижу их.
Прекрасно, предположим, что я один вижу эти препятствия. Неужели ты не хочешь помочь мне устранить их?
Споры вроде этого возникали у нас нередко.
Чревоугодник, любящий рыбный соус, говорил муж, без всякого сожаления потрошит рыбу, жарит ее или варит, приправляет по своему вкусу различными специями. Но тот, кто действительно любит рыбу, видит в ней прежде всего живое существо и отнюдь не спешит поджарить ее на сковородке и положить на блюдо. Он с удовольствием сидит на берегу и любуется тем, как рыба играет в воде. И даже если он сознает, вернувшись домой, что никогда не увидит ее больше, его утешает мысль, что рыбе хорошо. Счастлив тот, кто получает все; если же это невозможно, то я, например, предпочел бы не иметь ничего.
Такие рассуждения мне вовсе не нравились. Однако не Они были причиной того, что я отказывалась покончить с затворничеством. В те дни бабушка мужа была еще жива. Не считаясь с ее вкусами, муж обставил дом, как того требовала мода XX века, и бабушка покорно снесла это. Не противилась бы она и в том случае, если бы невестка ее решилась выйти из заточения. Она понимала, что рано или поздно это случится. Но, не придавая сама большого значения этому, я отнюдь не хотела доставлять ей лишнее огорчение. В книгах я читала, что мы похожи на птиц в клетке. Не знаю, что творилось в других клетках, но для меня моя клетка содержала в себе столько, сколько но мог вместить и весь мир. Тогда, во всяком случае, я думала именно так.