Кроме того, она любила спать по ночам, а я любил спать, когда захочется. И на гитаре играть, когда захочется. И вот однажды ночью мне приходит идея песни прямо среди ночи а у меня эта женщина в постели. Вот тутто я понял: или или. Или она, или мое дело. Причем учтите, я ее очень любил.
И я начинаю сочинять одну из своих лучших песен, «Down on The Street». Закрылся в кладовке и наигрываю тихо, приглушенно настоящий кач, настоящий первобытный ритм. Звучит неплохо. Но тут я перехожу к следующей музыкальной идее, а сам думаю: «Надо бы потише». А потом думаю: «Э нет! НЕ НАДО потише!». Вылез из кладовки и как въебал на полную. Обломал ее страшно. Зато песня срослась. Удивительный момент рождение!
В конце концов пришлось ее выставить. Было море слез. Она не сдавалась. Мы решили: может, она уйдет на пару дней, вернется через недельку. И она смоталась.
Я снова был свободен. Можно было опять шляться по улицам, как раньше, глазеть по сторонам. Зашел в забегаловку, где школьники тусовались после уроков. На самом деле первая пластинка Stooges была написана именно там. Там была кофейня и туалет. Я приходил заранее, садился на балкончике и наблюдал, и это становилось материалом для песен.
Я зашел туда и увидел Бетси. Ничего подобного я еще не встречал. Очень хорошенькая. В физическом отношении полная противоположность моей жене блондинка, беленькая как снег. Ей было 13, и она смотрела на меня изучающе.
Короче, вы поняли, что было дальше.
Рисковая игра
Смешно, знаете несчетное количество раз после хорошего концерта друзья говорили мне: «Было здорово». «Правда было здорово? спрашивал я. Тебе правда понравилось? На самом деле? То есть действительно хорошо? Всем понравилось?» И так далее, и наконец: «Да нет, НА САМОМ ДЕЛЕ тебе не понравилось, я ЗНАЮ, никому не понравилось», и так далее, и тому подобное. Это, конечно, дурной вкус, но что я еще могу сказать? Ужасно хочется, чтобы людям понравилось то, что ты делаешь, но в то же время это постоянный риск, рисковая игра. Я затем в музыку и полез. Лет в 15, ближе к окончанию школы, пришлось быстро выбирать: либо вся эта рутина, либо какойто другой образ жизни.
Язык у меня всегда был подвешен отлично, из меня получился бы неплохой адвокат или даже политик: чтото, а убалтывать я умел. Но я видел, как живут родители моих одноклассников весьма преуспевающие, какая у них нецельная, ненастоящая жизнь. Эти сорокалетние люди, не лишенные привлекательных черт, привыкшие жить на широкую ногу, на самом деле света белого не видели.
Выдающихся личностей среди них не было. Всем своим видом они говорили: и ты можешь стать таким же, заскорузлым и толстым. Никаких серьезных разговоров не поддерживали. В них не было поэзии. Не было поэзии, волшебности не было. Они не были самими собой. Они существовали в мире собственности и власти.
Смешно я вырос в вагончике, но отец настоял на том, чтобы я обучался, так сказать, по ту сторону границы, с детьми из обеспеченных семей.
На самом деле грустно. Ято, знаете, хотел быть заколдованным и жить в волшебном лесу. А вокруг были все эти люди со своим идеалом: хороший район, хороший дом с подстриженной лужайкой, хорошая специальность, классно выглядящая жена, свой офис с кучей подчиненных и политический вес. Чтото, знаете, такое, что можно подсчитать. И детей, разумеется, чтобы их воспитывать.
Так что буржуазная жизнь меня совершенно не привлекала, но и рабочим становиться, конечно, не хотелось. Вообще дрянное было окружающее, особенно дети в школе. Вот я и решил рискнуть и податься в музыку это была единственная веселая возможность чтобы ускользнуть от всего этого. Я бы сдох без настоящей рисковой игры без чегото настоящего, осязаемого.
Кроме того, меня прикалывал сам по себе аппарат, я был в него просто влюблен. Присутствие электричества в больших дозах всегда сообщало мне невероятную уверенность и комфорт, особенно то, как огромная колонка с включенным в нее инструментом расталкивает воздух именно это они делают, толкают воздух и толкают меня. Мне страшно нравились микрофоны, какие они красивые. И барабанный бит. Было такое чувство надо валить, надо отсюда валить. Ненавижу эту жизнь! Все в ней ненавижу! Не хочу так жить. Это отвратительно. Я чужой среди этих людей, и единственное место, куда можно спрятаться это музыка. Единственное убежище, правда.
Это был серьезный риск подписаться на пять сетов за вечер, шесть вечеров в неделю, за 55 долларов
на мою долю. Но ничего больше не оставалось. Большая игра: смогу я вовремя остановиться или зайду так далеко, что назад дороги уже не будет?
Я не думал тогда ни о каких пластинках, контрактах. Это был просто побег, вроде юношеской влюбленности. Ну и, конечно, вошел во вкус: Это было летом 1965 года, как раз вышел новый Боб Дилан, «Bringing It All Back Home», и «Роллингов» тоже новый альбом. Я тогда много Дилана слушал.
Короче, попробовал я вернуться в школу и не смог. Я играл в школьной команде «The Prime Movers», познакомился с гитаристом Пола Баттерфилда, и он сказал: если действительно хочешь играть, надо ехать в Чикаго. Я поехал в Чикаго с девятнадцатью долларами в кармане и постучался в дверь к великому барабанщику Сэму Лэю, из первого состава Баттерфилда. Он жил на углу Хоуман и 65й улицы, в самой гуще ВестСайда район довольно стремный, ходить по нему страшно и открыл мне. Вписал меня в подвал под музыкальным магазином «Делмарк», хозяин которого, Боб Кестер, каждый вечер пытался на меня наехать. Ну и что: зато я мог репетировать в магазине и находить работу в качестве музыканта. Боб любил блюз, отлично в нем шарил и был своим человеком среди черных блюзменов Чикаго. Он до сих пор выпускает хорошие пластинки на лейбле «Делмарк» (Грэндстрит, Чикаго, Иллинойс).