Через несколько минут запах дыма усилился до тревожного понимания, что это ни разу не шашлык и не экзекуция пленных через сожжение, уж больно густой запах горящего древа, насыщенный такой да еще со странной примесью чего-то сладковато-противного. В щели сарая, красиво играя на свету с летающими в воздухе пылинками, потек кудрявый, пахучий туман. Потихоньку заполняя пространство, дым вскоре повис сплошной, но пока еще легкой пеленой.
Горит что-то снаружи. Что-то большое горит. Вон народ уже орать начал, суетиться... Черт, да там серьезно все... Стал различим низкий, басовитый гул большого пожара и треск разрываемого огнем дерева, жаркое зарево залило усадьбу, словно устав скитаться по небу, солнышко решило опуститься прямо во двор.
Я заерзал. Мамочка родная! Эдак я и до кола не дотяну, не порадую старика Шибая своими корчами. Хрен не слаще редьки, но начало меня от этого малоприятного факта знатно потряхивать. Не от упущенной возможности угодить Шибаю, а от предстоящей мучительной гибели путем удушья или сгорания заживо когда мой сарайчик займется таким же ярким пламенем. Пожар в деревянном городе - натуральное бедствие.
Насколько хватило гибкости шее, оглядел еще раз свое узилище, в котором взгляду ровным счетом не за что зацепиться. Хлам для хозяйственных нужд: тележное колесо у стены, над ним развешены упряжь и хомуты, ремни какие-то, веревки, деревянные грабли и вилы по углам. Острорежущего или колющего инструмента в прямой досягаемости не обнаружилось, что довело меня до мысли начать в панике звать на помощь. Пусть выводят, не хочу я подыхать таким вот малоприятным образом. Кол будет завтра, а дым вот он, в грудь лезет, на воле его ветерком разгоняет, а в этой хибаре он, сволочь, злонамеренно концентрируется.
- Помогите! Спасите! Пожар!
После первой пробы голоса завопил уже в полную силу:
- Помогите! Откройте! Ау-у-у! Эй, твари-и-и! На помощь! А-а-а-а...
Связки сорвал оравши. Закашлялся, чувствуя во рту привкус гари. Увлеченный мерами по своему спасению, я сразу не услышал шорох над головой. Повернулся на звук только когда сверху на темя просыпалась пыльная соломенная шелуха, одичало завращал глазами, чуя усиливающуюся панику.
- Кто здесь?
- Стяр! Стяр! Ты тут? Батька! Да не ори ты так! Там не слышит никто...
Не думал, что когда-нибудь буду столь счастлив снова услышать этот голос. Пришло спасенье откуда не ждал, как говориться. Все же есть на свете справедливость для бедного Андрюшки!
Солома с крыши продолжила сыпаться мне в глаза. Одинец руками споро увеличил щель в кровле между продольных жердей, полез внутрь ногами вперед.
- Ты что, терем подпалил, чудила? - озарился я внезапной догадкой, когда Одинец с обезьяньей ловкостью спустился с высоты и встал передо мной как ангел-хранитель с дымным нимбом вокруг вихрастой головы.
- Не! Амбар! - по его лицу ползла самодовольная лыба. - Полыхает как лучина! Заливают, колодец весь вычерпают хрен зальют!
- Ну ты даешь! Как сумел-то?
- Пришел, когда урманы тут порядок наводить стали, едва успел в маслобойню юркнуть. Прятался среди мешков поначалу, потом смекнул, что скоро полезут и найдут. Там в горшках масло хранится, я один прихватил и пока Шибай своих терем грабить повел, в амбар перебежал. Маслицо разбрызгал и поджег, чего там уметь? Когда дым наверх повалил, внизу уже жар стоял как в кузнечном горне. Я через крышу вышел. Они дверцу наружную топорами выставили, так и вовсе заполыхало точно в пекле Ящеровом!
Хитрая физиономия Гольца так и светилась неподдельным восторгом и гордостью за самого себя. Губы парня распухли от запекшихся ран, превратившись в лепешки, а правая половина лица своей одутловатостью напомнила синий, полуспущенный воздушный шарик.
Насчет пекла даже не сомневаюсь, сухое зерно, небось, пылает не хуже пороха. Вот откуда такая характерная вонь.
- Ты где пропадал-то, Буратино? Опять тебя кто-то отметелил, как я погляжу.
- Потом расскажу, - со вздохом горести ответствовал Одинец.
- Еще как расскажешь. Хорош дым глотать, режь веревки, сваливать пора, пока усатый щекотряс про меня не вспомнил.
- У меня ножу нету!
- Так ищи! - почти взвизгнул я.
- Ищи, братан, чем хочешь тем и режь, я так и шагу не ступлю, сам же видишь!
Одинец метнулся вглубь сарая, зашуршал там чем-то, застучал, переворачивая скарб. В горле уже основательно щипало, хотелось кашлять и пить. Через минуту Одинец вернулся с обломком тупого серпа, с усилием перепилил вязки. Я с наслаждением вытянулся на полу, расправляя затекшие члены.
Не знаю как я буду рвать отсюда когти - мышцы ног совсем задубели, болят как кувалдой отбитые. Однако, рвать надо, задыхаться мы уже тут начали.
Я подсадил вставшего мне на плечи Одинца обратно под потолок. Он ужом вкрутился в серую дыру, свесился вниз с вытянутой рукой. Встав на приставленное к столбу тележное колесо, я поймал его предплечье, подпрыгнул до бруса обрешетки, перехватился, подтянулся и с кряхтеньем вытянул голову на перехлестнутый дымными рукавами свет божий.
Ничком приникли к соломенной крыше, восстанавливая дыхание. На другой стороне подворья огромным пионерским костром полыхал боярский амбар - добротное, широкое строение. За пятьдесят метров пышет от него как от доменной печи, лицу жарко. Внизу с красными от дыма глазами с криками мечутся человек тридцать. Выделяется фигура Шибая, поделившего людей на несколько групп. Одна в составе полудесятка раздетых до пояса мускулистых мужиков облепив колодец, скидывает в бездну зараз по три-четыре кадки, в ручную тянет наверх веревки, переливает в подставленные ведра. Самые проворные с ведрами и ковшами с силой вколачивают воду в заполненный пламенем входной проем, другие пытаются достать до крыши.