Акустический фон (слух): Примитивные биологические и бытовые шумы. Единственный техногенный маркер удалённая ударная обработка металла.
Тактильное взаимодействие (осязание): Экстремально низкий уровень комфорта. Температура ниже оптимальной. Высокий риск повреждения кожных покровов. Постельные принадлежности не соответствуют минимальным стандартам.
Химический анализ (вкус): Обнаружен приём внутрь концентрированного отвара полыни. Возможны побочные эффекты.
Визуальные данные (зрение): Помещение классифицировано как «хибара, бревенчатая, 1 шт.». Технологический уровень раннее Средневековье, возможно, ранее.
Мой разум отчаянно искал рациональное объяснение. Кома. Сложный сон. Галлюцинация, вызванная травмой. Но я был учёным. Я знал, что сны и галлюцинации строятся на основе уже имеющегося опыта, на фрагментах памяти. А в моём опыте не было ничего, что могло бы породить такую цельную, непротиворечивую и всесторонне отвратительную картину. Данные были слишком согласованы. Гипотеза «Сон» отклонена по причине избыточной мультисенсорной когерентности. Гипотеза «Галлюцинация» отклонена по той же причине.
И тут до меня дошла простая и страшная мысль. Холодный ужас, который я испытал ранее в цифровом лимбе, вернулся, но теперь он был другим. Это был не страх перед неизвестностью. Это был ужас перед осознанием того, что эта помойка, этот мир боли и вони, реален. Это не кошмар, от которого можно проснуться.
Это мой новый дом.
И я в нём застрял.
Осознание того, что окружающий меня кошмар реален, не принесло облегчения. Наоборот. Одно дело быть зрителем в сюрреалистическом театре, другое понять, что ты на сцене, в главной роли, а сценарий тебе не выдали. Если этот мир настоящий, то и я в нём должен быть настоящим. А это означало, что у меня должно быть тело, которым я могу управлять.
Первая, самая базовая потребность любого живого существа это не еда или вода. Это контроль. Контроль над собственными конечностями. Я решил начать с малого. С самой простой команды, которую мой мозг отдавал тысячи раз в день, не задумываясь.
Я лежал на этом орудии пыток, которое здесь, видимо, считалось кроватью, и отдал приказ: «Сесть».
Мой мозг привыкший к тому, что тело это надёжный, хоть и иногда ленивый, исполнитель, отправил сигнал по нейронным сетям с уверенностью матёрого начальника отдела, отдающего распоряжение стажёру.
В ответ тишина. Вернее, не совсем. Я почувствовал слабое, жалкое подрагивание мышц в районе пресса, словно те вежливо сообщали мне: «Ваш запрос получен и находится в очереди на обработку. Пожалуйста, оставайтесь на линии. Расчётное время ответа: возможно, никогда».
Я попробовал ещё раз, на этот раз вложив в команду всю свою волю, всю свою ментальную энергию, форсируя исполнение. Результат был чуть лучше. Тело содрогнулось, приподнялось на пару сантиметров, как подстреленная птица, и с глухим, жалким стуком рухнуло обратно на соломенный матрас, подняв облачко пыли.
«Так. Проблема ясна, констатировал я с холодной яростью. Это не просто слабость. Это полный рассинхрон между программным обеспечением, то есть, моим мозгом, и аппаратной частью, то есть, этим телом. Драйверы абсолютно несовместимы. Мой мозг посылает чёткую команду выполнить, а тело принимает её как рассмотреть к исполнению в следующем финансовом году, если будут свободные ресурсы. Катастрофа».
Я решил действовать иначе. Не командовать, а договариваться. Переходить на ручное, низкоуровневое управление. Я начал медленно, по частям, активировать мышцы. Сначала напрячь пресс. Потом, помогая себе рукой, опереться на один локоть. Потом на другой. Это была унизительная, медленная процедура, похожая на сборку сложного механизма без инструкции и с использованием только одной отвёртки. Спустя минуту, которая показалась мне вечностью, я, тяжело дыша и покрывшись испариной, всё-таки сел. Первая победа в этом мире. Ощущалась она как покорение Эвереста без кислородной маски.
Встать на ноги было отдельным приключением, достойным отдельной главы в эпосе. Ноги, которые я спустил на холодный, грязный пол, дрожали, как у новорождённого оленёнка. Мне пришлось опереться о холодную, шершавую стену, чтобы не упасть. Простой акт стояния требовал от меня полной концентрации и напряжения всех мышечных групп, которые я смог обнаружить. А их было немного.
И вот
тогда, стоя и шатаясь, я начал свою инвентаризацию. Тактильный аудит моего нового имущества. Я провёл рукой по своей руке. Потом по другой. По груди. По ногам.
«Где бицепсы? пронеслась в голове паническая мысль. Здесь, по всем анатомическим картам, должен быть бицепс. А вместо него кость. И немного кожи, которая на этой кости висит, как пиджак на вешалке. Трицепс тоже взял отпуск. Бессрочный. Это не руки. Это два тонких манипулятора с крайне ограниченной грузоподъёмностью».
Я ощупал свою грудь. Она напоминала стиральную доску. Очень грустную, невостребованную стиральную доску. Каждое ребро можно было не просто пересчитать, на них можно было играть ксилофонные партии. «Отлично, если нужно преподавать анатомию в местном университете. Ужасно, если нужно выжить».