С мыслью о Симеоне Борис тер бодягою щеки и, горя румянцем, подошел к царицыному окну.
Масленица! Гулять бы да гулять, а они к тебе пришли, великая государыня!
К тебе, Борис, они пришли! Я вместе с ними готова встать перед тобою на колени: прими венец.
Я клятву дал не быть на царстве! Он придумал это только что, изумив сестру.
Пришли выборные.
Я клятву дал не быть мне на царстве! повторил им свое слово Годунов и прибавил: Не смею! Не смею и помыслить на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя. Простите меня, грешного!
Да как же? Да гоже ли? Что людям-то сказать?! растерялись, испугались народные посланники.
Кто-то из священства принялся выставлять Борису его права на престол, которые были исчислены патриархом Иовом на соборе и которые составил для святейшего сам Борис:
«При светлых очах царя Ивана Васильевича был безотступно с несовершеннолетнего возраста, от премудрого царского разума царственным чинам и достоянию навык» Государское здоровье царя Федора Ивановича хранил как зеницу ока. Победил прегордого царя крымского! Города, которые были за Шведским королевством, взял, все Российское царство в тишине устроил. Святая вера сияет во Вселенной выше всех!
Простите меня, грешного! Простите! твердил Борис, низко кланяясь звавшим его в цари, заплакал наконец и удалился.
Звезды не жалуют меня? спросил он весело и слегка задохнулся.
Старейший из астрологов протянул ему серебряную пластину с гороскопом.
Мы исследовали все двенадцать домов твоей жизни, великий государь.
Почему ты называешь меня государем? спросил Борис и опять задохнулся.
Мой язык, воля же звезд, стоящих над тобою, государь.
Звезды пообещали мне царство?
Они не обещают, они утверждают. Ты и сегодня для них царь царей.
Борис стер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.
Мне отрадно слышать это, но отчего на ваших лицах неуверенность?
Трое старцев упали на колени.
Борис взял за руку юношу.
Что говорят звезды? Не опускай глаза. Не лги!
Твоему царствованию семь лет, великий государь.
Борис икнул. Засмеялся и опять икнул.
Семь лет Да хотя бы семь дней! Царь это вечное имя в веках. Да хотя бы единый день!
Положил в ладонь юноши мешочек с золотом. Другой мешочек положил на стол.
Возрадуйтесь вместе со мною. И забудьте об этом гороскопе. Да так забудьте, будто его и не было.
Вышел бесшумно, не колебля, кажется, самого воздуха. Со времен службы Ивану Грозному умел ходить как бестелесный.
Утром 21 февраля братья Шуйские, Василий, Дмитрий, Иван, прибежали в Успенский собор и потребовали продолжить избрание царя, коли Борис поклялся
не принимать венца.
Патриарх Иов тотчас приказал ударить в колокола и пошел крестным ходом в Новодевичий монастырь с хоругвями, со святой чудотворной иконою Богородицы Владимирской впереди.
С иконою Смоленской Богоматери крестным же ходом и под колокола двинулся навстречу патриарху Борис Федорович.
Будто два золотых облака нашли друг на друга на небеси. Пал на колени Борис перед иконою, что пришла с Иовом, и воскликнул во всю силу голоса, рыдая и дрожа:
О милосердная Царица! О Пречистая Богородица! Помолись обо мне и помилуй меня!
И укорил патриарх Иов Бориса Федоровича сурово и непреклонно:
Устыдись пришествия Пречистой Богородицы со своим Предвечным Младенцем! Повинись воле Божией и ослушанием не наведи на себя праведного гнева Господня!
Много еще было затей. Служили молебен, ходили к царице Александре просить у нее на царство брата. Борис, однако, твердил все то же:
О государыня! Великое бремя возлагаешь на меня, предаешь меня на превысочайший царский престол, о котором и на разуме у меня не было.
Против воли Божией кто может стоять? кротко ответила сестра.
И вздохнул Годунов, словно полжизни из себя выдыхал:
Буди святая Твоя воля, Господи!
Великий пост и Пасху Борис Годунов, царь, да все еще не венчанный, миром не помазанный, прожил в Новодевичьем монастыре.
Только 30 апреля прошествовал он в Кремль, держа за руки милых детей своих, Ксению и Федора. Обходил кремлевские соборы, кланялся гробам государей, прикладывался к иконам и кротко просил людей, на звания невзирая:
Отобедайте нынче со мною! Пожалуйте детей моих, наследников моих.
Федор, девятилетний отрок, смотрел вокруг себя соколенком. Глаза карие, ясные, а в них то вопрос, то восторг: «Любите ли моего отца? Любите! Нет его в мире умнее, добрее, могучее! Коли вы его полюбите, и я вас полюблю».
Царевич-то! Царевич вылитый ангел! громко шептали нанятые говоруны.
Под его бы то рукою пожить.
Окстись! Еще отец не поцарствовал, а он уж о сыне возмечтал.
Улыбался Борис: болтовня, но драгоценнейшая! Коли в сыне царевича видят, значит, весь род признают за царский.
На Ксению только ахали. Совсем уж невеста. Да какая! Скажешь «лебедь» и не ухмыльнешься. Есть же такие птицы на белом свете! Высокого лёта птицы! Не про нашу честь. И ведь гордыни-то в лице совсем нет. Глаза кроткие, горличьи. Темных, мохнатых, как ельник, ресниц не подняла, кажется, ни разу.
Шелестнуло из толпы, будто крючком рыбьим, под губу да в сторону, подсекая: