В царевиче вскрутнулось все его нехорошее: дикая ревность окатила его кипятком ненависти. Вдруг спросил:
А мухи царя слушают?
Матушка побледнела, огромные глаза ее заволокло слезами. Царевич сорвался со стула, кинулся матушке на грудь, целовал в щеки, в глаза.
Прости! Прости! Прости! Буду Грозным! Буду Великим! Буду, буду, буду твоим. Каким хочешь, таким и буду.
Они снова трапезничали, чинно, тихо.
Головка у тебя не болит? спросила матушка, запивая маковый пирожок вишневым медом.
А что ты про головку спрашиваешь? Словно через пух птенца пошли расти огромные иглы дикобраза. Тебе Осип сказал? Говори! Осип?
Взобрался на стул с коленками, шарил руками по столу, схватил ложку.
Предатель! Сказал, что я кусал его! Сказал?! Я его сейчас вот и зарежу. На куски, на куски, на мелкие кусочки!
Государь! крикнула на сына Мария Федоровна. Опомнись! Я не видела нынче твоего Осипа.
Не видела? удивился Дмитрий и посмотрел на ложку в руке. Ишь чем хотел зарезать.
И засмеялся. И матушка засмеялась. И они долго смеялись. Так долго, что царевич заплакал:
Мама, я хочу быть добрым. Я добрый, но змея опять в грудь ко мне забралась. Уж такая черная.
Матушка подошла к сыну, отерла ему слезки своим платочком. Шелковым, голубым, пахнущим сеном.
Поди на реку, к хрустальному дворцу, поиграй!
Ребята, малые и побольше, были уж все на реке, катали снежки.
Делиться не будем! сразу объявил царевич, указывая на слободских ребят, толпящихся на берегу. Осип! Скажи им, чтоб шли защищать дворец. А мы им покажем, где раки зимуют!
И вот уж армии построены. Впереди слободских попович Огурец. По отцу прозван. Ему тоже весен девять десять, но весь он круглый, плотный, на голову выше ребячьей мелкотни.
Впереди теремных Дмитрий. Он идет пригибаясь, шаг у него кошачий. Окидывает быстрыми глазами «неприятелей», ищет, где слабее.
Петрушка! Петрушка подбегает к царевичу. Возьми пятерых и обходи их сзади.
Да они же видят!
И хорошо, что видят. Будут оборачиваться. Ивашка!
Ивашка тут как тут.
И ты бери пятерых. И тоже обходи дворец. Петрушка! Ты веди своих с правой руки, а ты, Ивашка, с левой.
Немудреный маневр и впрямь смутил слободских. Заоглядывались, отрядили чуть не половину тыл беречь.
А Дмитрий со своими бегом, чтоб наскоком напугать. Полетели снежки. Царевич остановился.
Назад подайся! приказал теремным. Сам выступил перед войском слободских. Кидайте в меня! По очереди. Кто попадет, получит копейку!
Слободские рады стараться. Царевич как совенок. Телом замер, а ноги мелко переступают. Прыжок. Уклон. На лед кинулся. Откатился. Весь в снегу, но ни один снежок не попал в него.
А теперь выставляйте мне своего поединщика!
Слободские притихли.
У тебя ножик!
Баженко! Держи нож.
А коли у тебя кровь будет, нас под кнут подведут.
Осип! И Осип вот он. Если кто скажет, я тебе глаза выдеру.
От слободских, подталкиваемый товарищами, выдвинулся Огурец.
Кто с ног слетит, тот и «покойник». И чтоб потом не драться.
Без драки! согласился царевич.
Он подступает к Огурцу замысловато, прыжками, и тот улыбается добродушно и мирно. Царевич обманно клонит тело влево, а правой рукой вдруг
резко толкает Огурца в грудь, но ему это мушиный наскок. Хватает царевича за плечи, тянет к себе. И царевич понимает, что не вырвется, что Огурец и Осипа, пожалуй, заломает. И, когда объятия силача смыкаются на пояснице, Дмитрий, поднявши руки, выныривает из шубы и шапки и, отскочив прочь, стоит пригнувшись, дрожащий, как пружинка.
Простудишься! кричит Осип.
Царевич вдруг взвизгивает, взвивается в воздух и, головой вперед, как ядро обрушивается на бедного Огурца. Огурец, обнимая мягенькую царевичеву шубу, лежит спиной на снегу, и на его лице огромное уважение.
Ух зол! Как рысь! Никаким злом тебя не перезлеешь! Царевич подает Огурцу руку, помогает подняться. Надевает шапку, шубу. И кричит своим:
Все! Битвы не будет. Мы в дружбе с Огурцом.
И целует побежденного.
Я тебя в мою дружину беру.
Огромные бояре-бабы стоят над ребятней как великаны.
Круши! кричит царевич. Но Годунова мне. Годунова я сам.
Пинает бабу так и сяк и, подхватив услужливо поданную Осипом длинную палку, тычет Годунову в глаза, в лицо, а потом, изловчась, со свистом сносит башку.
С одного взмаха! хвастает он Осипу, и на щеках его мороз, глаза смеются, но Осипу страшно. Попробуй поверь, что этот ребятенок ребятенок и есть. Попробуй только забудься, хоть на мгновение. Иоанново отродье, да еще и Нагих.
Ради пресветлых рождественских дней обедали всем семейством. Царица с царевичем сидели за Главным столом, за Большим, соблюдая старшинство, Нагие, игумены монастырей, священники. Еще за одним столом, за Косым, теснились царицыны золовки с детьми, мамки и вся высшая дворцовая челядь.
Лица у старших Нагих были желтые, глаза неспокойные, то желчь отравляла им кровь, то страх заставлял искать вокруг себя опасность.
Савватий, игумен Алексеевского монастыря, прочитал молитву, и трапеза началась.
Дмитрий жадно пил брусничный настой, медовую анисовую воду, но к еде только притрагивался. Не хотел кормить свою потаенную змейку. Пусть опьется и подохнет.