Алешку Адашева государь отличал и брата его, воеводу храброго, награждал за подвиги. А родитель их, не постеснявшись, смуту начал сеять, и от его слов разброд утром поднялся неимоверный, когда государь бояр вызвал и просил присягнуть на верность сыну Димитрию. До мечей в комнатах не дошло, но что будет, когда из Кремля уйдут да на площадь выбегут к холопам?
Окольничий Федор Адашев надменнее и прямее остальных выразился:
Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Димитрию, крест целуем, а Захарьиным, Даниле с братьею, нам не служить. Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины, Данила с братьею. А мы уж в твое малолетство беды досыта нахлебались. Не помирай, государь пресветлый, не бросай нас, но коли бросишь не обессудь.
Вот тут-то все и Открылось, все происки наружу, вся интрига обнажилась. Если не князя Димитрия посадить на трон, а царицу Анастасию сговорить в правительницы до совершеннолетия, то чью же сторону взять? Не Шуйских ли? Нет, конечно. Тогда кого? Мужа зрелого, воина смелого и боярина просвещенного князя Владимира Андреевича, в жилах которого кровь Рюриковичей течет и ни в чем Иоанновой крови не уступает. Вот что подразумевал родитель Алешки Адашева. А вместе с ним, с князем Сгарицким, на вершине власти останутся и они, Адашевы, и поп Сильвестр. Остальных быстро усмирят и волей железной принудят на благо родины работать. Но в чем состоит то благо? Кто это благо определил? Благо в стародавнем законе: от отца к сыну, от отца к сыну. Так думал Малюта, который находился не в самом низу социальной лестницы, кстати, так думали и другие высоколобые, вроде дьяка Ивана Михайловича Висковатова, и знатные, вроде князей Мстиславского, Воротынского и не очень твердого в своих убеждениях князя Дмитрия Палецкого, породнившегося с Иоанном через дочь Иулиану, жену великого князя Юрия. До чего боярская смута могла дойти и легко, показывают действия последнего.
Ночь мартовская была глубока и черна. Малюта буквально пластался вдоль забора между непролазным кустарником и светлеющей тропинкой, и ему было хорошо видно, кто выходит из подворья. Слышал он и отрывистые речи слуг.
Наконец князь Владимир Андреевич появился на крыльце и, прощаясь с гонцом, не страшась чужого уха, торжественно произнес:
Передай Дмитрию Федоровичу поклон и благодарность. Коли мой дядя великий князь Василий Иванович назначил ему в завещании удел, то править им будет великий князь Юрий и Иулиана законно. Службу его принимаю, а невольная присяга силы не имеет.
Значит, князь Палецкий с заднего крыльца побежал к Старицким с предложением службы. И при живом-то государе?! Что же это, ежели не мятеж?
Зато тиран и кровопийца куда как хорош. Он красив, элегантен, умен, хитер и более походит на актера, чем сам Николай Черкасов. Однако и здесь, создавая эпизод, Сергей Эйзенштейн в порыве верноподданнических чувств возводит напраслину на Иоанна. Он превращает его в притворщика с первых кадров сцены болезни, что недопустимо и неадекватно происходившему. Может ли ложь и фальшь оказаться одновременно художественно убедительной? Да! будут настаивать одни. Нет! возразят другие. Я присоединяюсь к последним. К Александру Исаевичу Солженицыну, например.
Искусство сталинской поры, сталинская агитация и пропаганда быстро превращали в титанов и менее способных режиссеров, растаптывая и зарывая в землю их стремления и желания. Но когда они, эти деятели искусства, сталкивались с настоящим развитым и свободным проявлением воли, то терялись и оставались у разбитого корыта. Так случилось и с Сергеем Эйзенштейном, который возвратился из Америки ни с чем. Объектив оператора Эдуарда Тиссэ не сумел его спасти, как в прежние времена. Одесская лестница это глаз Тиссэ, червивое мясо в кинофильме «Броненосец «Потемкин» это глаз Тиссэ, черная людская змеевидная лента среди белых снегов в «Иване Грозном» это глаз Тиссэ. Но высшим достижением Эдуарда Казимировича был кадр разгона демонстрации в кинофильме «Октябрь», снятый с верхней точки. Его долгое время публиковали в учебниках истории в качестве подлинной фотографии. Глаз и объектив поглотили ум и ответственность и превратили выхваченное из потока фактов под давлением политического пресса в объемное художественное открытие, в правду истории, в единственно возможную трактовку событий, которая, используя силу, губила любой иной взгляд. В результате ленты Сергея Эйзенштейна утратили даже претензию на вечность и стали примером бездуховного формализма, у которого можно чему-то научиться, но нельзя сделать объектом поклонения. Так блистательная форма выразила через себя антиисторичное содержание, продемонстрировав тщету человеческих надежд, не имевших нравственного фундамента, который всегда замешен на объективном подходе.
Что касается остальных итогов путешествия киногруппы Сергея Эйзенштейна в свободную пусть и несовершенную! Америку, то ими явился довольно убогий сюжетец, сконструированный Григорием Александровым для Любови Орловой, чьи немалые возможности он эксплуатировал с безжалостностью голливудского продюсера, не позволив раскрыться природным качествам актрисы в полную меру.