двойник, в известном смысле, царя. Иоаннов портрет всегда двойной. Без первого нет второго, и наоборот.
Чарующая своей лексикой былина продолжает:
Старый боярин Никита Романович на неоседланном коне несется вслед за Малютой. Боярина сопровождает любимый конюх. Настигнув Малюту, Никита Романович обращается к нему громким голосом:
В былине помянуты и добрые деяния Иоанна, а Малюта-палач, сын Скуратович, выглядит вовсе не злобным убийцей, а подневольным рабом, ослепленным величием и вседозволенностью власти, который в конце концов отступается от принципа беспрекословного подчинения бесчестному и неправедному повелителю во имя благой и человеколюбивой цели спасения царевича. Судьба жертвы, уничтоженной согласно плану благородного и смелого боярина, на удивление никого не волнует и не печалит. Главное, что представитель правящей династии остался жив и здоров. Остальное не принимается во внимание. А у конюха, между прочим выходца из народа, который и сочинил эту фольклорную напевную жемчужину, естественно, была жена или возлюбленная, были, возможно, дети, родители, братья и сестры.
Такова народная память и народная тысячу раз воспетая нами мораль. Ну как власти, заботящейся прежде остального о собственной безопасности, не поддерживать подобную интерпретацию событий? Как ей, власти, преследовать сказителей подобных былин? И зачем? Малюта-палач, сын Скуратович, изображается нечувствительным к судьбе своего брата поэтом со снисходительностью труднообъяснимой. Когда сегодня в некоторых источниках эпоха пыток, казней и убийств выдается за благостное время строительства державы, когда доносчик и агент НКВД, писатель не кто-нибудь! Петр Павленко вкупе с кинорежиссером Сергеем Эйзенштейном, поступающим в кинематографе ничуть не лучше, чем Малюта-палач, сын Скуратович, в реальной жизни, оправдывая по заказу вождя-кровопийцы личность и деяния тирана, а окружающие и потомки снисходительно разводят руками и
повторяют вслед былинному герою: что, мол, ослушавшись вождя, Эйзенштейн сам сложил бы голову на липовой плахе, хочется воскликнуть: поделом кату мука! Поделом нам всем! Поделом!
Ужасно, что талантливый кинорежиссер перешел на сторону тирана и революционных убийц.
Да, если бы Эйзенштейн ослушался вождя, его бы ждала участь Всеволода Эмильевича Мейерхольда, а он хотел жить и работать.
Право выбора есть у каждого, но у каждого есть и обязанности, о которых люди склонны забывать. Нет мужества не иди в кинорежиссеры, не воспевай убийство одних и не восхваляй убийство других как аргумент в политическом противостоянии. Называй бунт бунтом, даже если он основан на справедливых в данный момент требованиях. Скажи своим зрителям, к чему этот бунт ведет. Не становись на сторону убийц и не позволяй политике пожрать свое любимое искусство. В фильме Эйзенштейна об Иване Грозном ни Малюта-палач, сын Скуратович, ни князь Владимир Андреевич Старицкий, ни его мать Ефросиния, ни кто-либо другой, включая главное действующее лицо, ни в малой степени не соответствуют даже приблизительно исторической и что самое обидное художественной истине.
Политика, а следовательно, и аппарат насилия всегда посягали на культуру в государстве Российском. Все зависело от степени этих посягательств. Даже при наиболее суровом самодержце в XIX веке императоре Николае Павловиче Пушкин и Лермонтов создали то, что хотели создать, а Толстому, Достоевскому, Гоголю, Тютчеву, Фету и сотням русских литераторов, композиторов и художников вообще никто не препятствовал при реализации замыслов. Именно в XIX веке была высказана правда об эпохе правления Иоанна IV, именно в XIX веке был вынесен приговор тирании и именно в XIX веке был дан всеобъемлющий анализ эпохи пыток, казней и убийств, которую открыл поступок тринадцатилетнего мальчишки, волею случая оказавшегося на великокняжеском троне.
Личность царя Иоанна, его соратников и фаворитов, а также характер правления последних Рюриковичей, которое предшествовало Смуте, получили в XIX столетии более эмоционально оправданную, гуманистическую и справедливую оценку, чем в XX столетии, особенно в трудах таких корифеев исторической мысли, как Карамзин, Соловьев, Ключевский, Костомаров. Эта оценка была менее политизированной и конъюнктурной и более сбалансированной и устойчивой. Золотой век русской литературы и истории искренний и честный во многих отношениях опередил Железный XX век: кровавый, подлый и лицемерный, несмотря на все высокое, чем мы ему обязаны. Век-волкодав, как называл его Осип Мандельштам, оказался ближе к Иоаннову средневековью со всеми вытекающими из этого последствиями. XX столетие мало кто отважится с таким утверждением спорить являет собой пример историко-гуманитарного регресса и поражает жестокостью, обилием жертв и равнодушием к судьбам людей обыкновенных и необыкновенных, из которых и состоят народы.