Гришка, поди сюда!
Малюта спрыгнул на землю и, разводя руками упругую тяжелую жидкость, буквально поплыл к Иоанну.
Что прикажешь, великий государь?
А вот приказа-то Иоанн не приготовил и смутился. Он нагнулся к гриве, пряча глаза. И Малюта вывел коня под уздцы на сухое место. И долго возился со стременем, даже не вздрагивая от пронизывающего ветерка, леденящего тело. Басманов или Курбский никогда бы так безотчетно не действовали. Алешка Адашев и подавно. Белоручка! Все ложничьи задирают носы не шутка каждый вечер помогать государю раздеваться, а поутру подавать умывание и прочее. Голый царь вроде бы и не царь. Но тот, кто так горделиво полагал, рано или поздно лишится головы. И голый царь царь и неровня никому.
Жги их, предерзких! крикнул Иоанн, вырвав у воина факел и взмахнув им, как стягом. Жги!
Он ткнул пламенеющим комом стоявшего на коленях псковича. Тот свалился на бок и дико закричал от боли. Этого показалось мало. Быстро разожгли костры, подвесили на них чаны с недешевым, между прочим, вином и довели до кипения. Воины, понукаемые Басмановым, во главе с Малютой и Грязным, ворвались в середину сбившихся в кучу псковичей, сваливали их с ног, срывали одежду, полосовали плетями и поднесенными ковшами плескали без разбора горячее вино на обнаженные части тел. Звериный вой поднялся на площади. Иоанн возвышался над всем этим орущим и страдающим хаосом, отдавая короткие распоряжения:
Не жалеть ослушников! Чтоб неповадно было! Не жалеть! Чтоб до костей проняло! Секи! Бей! Не жалей!
Грязной ходил меж распростертых голых тел и лупил по спинам да и по чему придется с оттяжкой узким плетеным ремнем, прикрепленным к длинной и толстой палке. После каждого такого удара на коже образовывалась широкая разваливающаяся и скоро наливающаяся кровью полоса.
Великий государь, громко обратился к царю Малюта, тут бабы!
Где? повернулся к нему Иоанн и перемахнул через перила с крыльца.
Перед ним пласталась женщина, простоволосая, в разодранном сарафане. Малюта занес плеть.
Псковитянка лежала без движения. Ноги ее, полные и тоже белые, в голубых прожилках, с аккуратными ноготками и розовыми пятками, вызвали у Иоанна горячий прилив в груди нечто похожее на жалость.
Не трожь! велел он с ненавистью Малюте.
Иоанн замахнулся на усердствующего Грязного, который хотел ударить женщину сапогом.
Прочь, собака!
Но сострадание к полумертвой не распространилось на остальных псковичей. Казалось, он рассвирепел пуще прежнего. Шагал взад-вперед, не разбирая земля под подошвами или живая плоть.
Бунтовать удумали?! Признавайтесь, кто подучил?
В ответ раздавались только стоны. Кому удалось избегнуть ударов, поднимался на колени и начинал горячо молиться, воздевая руки к небесам. Но и молитвы не помогали. Иоанн велел Малюте и Грязному оттащить опозоренную псковитянку в сторону:
Водой колодезной ее окатите и в светелку.
Высокая, крутая и отвердевшая от ледяной колодезной воды грудь несчастной вытеснила другие жестокие картины. Ярость теперь сменилась умеренным чувством злости, смешанным с негодованием. Темперамент царя, похожий на текучую пламенеющую реку, постепенно возвращался в привычное русло. Он уже предвкушал, как вечером, отмывшись от пыли и копоти, возьмет к себе псковитянку и вдоволь натешится двумя молочными холмами и изласкает так запомнившиеся ему крепкие, раскинутые в стороны ноги.
Хватит, государь, они и так наказаны, услышал он за спиной голос Курбского.
Иоанн обернулся и, сцепив зубы, процедил:
Уйди отсюда, Андрей. Не ты царь!
И неожиданно испугался, что Курбский ответит чем-то очень похожим на слова Анастасии, но князь смолчал. Иоанн все же отпрянул
назад и взбежал обратно на крыльцо. Подозвал Басманова:
Учини розыск! Виновных четвертовать! Кто не признается удавить как бешеных собак. Я хочу знать, как новгородская зараза переползла в Псков. Пошли гонцов к Турунтаю и вызови Глинских. Здесь и начнем расправу. Я им покуда покажу, кто царь на Москве.
Он искал внутри себя некую точку, которую раньше легко нащупывал она жгла его и колола. Сейчас он ощущал лишь пустоту, чертовский голод, иссушающую жажду и желание снова увидеть перед собой распластанное тело псковитянки. Он оглянулся вокруг, но уже не заметил рядом знакомых лиц, кроме искаженной какой-то сдвинутой вбок физиономии Малюты. Ему почудилось, что Малюта смеется. Малюта в душе и посмеялся над ним, угадав государевы мысли: до баб охоч, как жеребец до кобыл. Через бабу с ним что хочешь сотворишь.
Перевешать их, великий государь, вдоль дороги на корм воронам. Чтоб неповадно было и московским, подсказал он Иоанну участь псковичей.
Малюта как в воду глядел. Царь тоже подумал о московском народе, после пожара глухо ворчавшем. «Он что-то знает, пронеслось у царя, надо бы расспросить».
Великий государь, не вели нас казнить. Помилуй! громко сказал начальник кремлевской стражи Федор Катюхин, не осмеливаясь поднять глаза и посмотреть на Иоанна. Помилуй, великий государь!
Дурные вести привезли мы тебе, смело произнес утомленный конник, прискакавший с Катюхиным, и без позволения поднялся на ноги.