С утра Федор запрягает Серка, отправляясь возить овершья. Нога привычно помогает затянуть хомут, пальцы продергивают в клещи хомута конец супони и закрепляют отцовым, никогда не развязывающимся узлом, руки привычно подтягивают чересседельник, покачивают оглобли, проверяя запряжку, ладони оглаживают морду коня и несут сено в сани, а в голове солнечный цветной туман, и тепло мягких вишневых губ, и гибкое податливое движение тонкого стана девушки, и ее горячее дыхание у лица
В сереющих сумерках знакомая, в лужах воды, тропинка на Кухмерь. У огорожи переминается девчушка в платке:
Федька!
Он узнает сестренку любимой. Что-то случилось, верно, послала сказать.
Федька, бяжи, наши парни тебя бить хочут!
Ладно, сама бяжи!
Ноги противно слабнут, и сердце толчками ходит в груди На беседе, конечно, одни кухмерьские парни, девок почти нет, криушкинских всего трое, а княжевский один те не вступятся. Кое-кто уже хватил хмельного. Федя проглатывает упрямый комок только не робеть! Парни, неприметно окружив его, начинают задираться.
В Володимери был, чего привез? громко спрашивает рыжий Мизгирь.
Свово московська князя видал, поди? раздвигая парней, глумливо осведомляется Петюха Долгий.
Видел, ходили с им! как можно тверже и спокойнее отвечает Федор.
А вот, коли хошь знатья, дак я в собори был, Успенськом, епископа нового слыхал!
Какой такой пискуп?
Серапион. Из Киева. Он когда говорит, дак в собори тишина, слыхать, как свечи трещат. А там народу тут со всех деревень собрать, половины не будет!
Погодь! Мизгирь надвигается на Федю, обнимая Петюху за плечи. «Погодь» сказано одновременно и Феде и Долгому, который уже начинает учащенно дышать, как всегда перед дракой.
Чего он баял-то? спрашивает Мизгирь. («Сейчас начнут», думает Федор, подбираясь.) Он отвечает сурово:
Про татар, как нашу землю зорят, и про все про ето!
В церкви?! ахает кто-то из парней.
Врешь! рубит Мизгирь.
Федя бледнеет от обиды уже не за себя, за Серапиона.
«Поля наши лядиною заросли, храбрые наши, страха наполнившеся, бежали, сестры и матери наши в плен сведены, богатство наше погибло и красота и величие смирися!» говорит он, и голос его, поначалу готовый сорваться, крепнет и уже не дрожит. Федор, приодержавшись, заносчиво смотрит на Мизгиря (сейчас он уже совсем его не боится) и звонко режет в ответ: Мне таких слов и не выдумать. Вот!
В парнях движение. Кто-то сзади:
Как у нас словно, когда «число» налагали!
Постой! Мизгирь, морщась, кидает в толпу несколько мерянских слов. Да ты говори, говори! подторапливает он Федю уже без прежней издевки в голосе.
Все, что ль, сказывать? спрашивает Федя, строго оглядывая ребят. Он еще ждет подвоха, да и они не решили, отложить ли им расправу над Федором или нет, но Сенька Тума деловито решает за всех:
Вали поряду!
И Федя начинает поряду: про то, как епископ сначала срамил владимирцев за сожженную ведьму и за грехи что в церкву ходят, а то же и делают одно старо-прежне, словно бы и не ходили совсем; и про гнев божий, наславший немилостивую рать татарскую, и про заповеди Христовы Его перебивают, горячатся:
Колдунов не знашь! Лонись Ильку утопили!
Сам утоп!
Нет, не сам!
Сам!
Окстись! Марья Кривая чогось-то исделала ему! И все говорят, что она! Боле и некому!
Как свадьба, дак тут они и
шевелятся, у церкви на папёрках, бегают, редкой свадьбы не бывает, чтобы не испортили кого!
А кто сильно верит, тому не сделают! Ничё!
Сделают!
Не сделают!
Деда Якима знал? Нет, ты скажи, знал? Кого ему сделали?
Дак он ко всякому делу с молитвой!
То-то!
Деда не тронь! Он б-б-божественный был д-дед!
Ты постой, ополоснись хододянкой.
«Кости праведных выброшены из гробов» это как в Переяславле было, говорят, когда Батый зорил
Согрешили
Про грех и наш поп ягреневский бает!
Постой!
«Кто резы берет» Чего тако резы?
Ну, лихву, не понимать! Взаймы под рост серебро дает!
Дак и етим, как разбойникам?
В одно уровнял, что тать, что лихоимец! Вот ето верно! Одна масть!
Кто ворует
А нужны дела, а не слова! Стало, и того ся лишить!
Он всех назвал, и любодеев и пьяниц!
Я не п-пьян!
Не пьян, не пьян, ложись только!
А я во-в-в Владимир-р не ездил!
Плесни ему, вот так, за ушми потри!
Ну?!
И там дальше: князьям и всем, что друг друга зорят, имение отбирают.
Вот, как и у нас с вашими, княжевецкими, из-за покосов!
А скажи нет, скажи нет! Ведь вы наши пожни отобрали!
Первая заповедь: возлюбить друг друга самая главная. Быть един язык, един народ.
Ну, мы тут меря!
А тоже православные, поп-то один! Что в Ягреневе, что в Княжеви, что тут!
Ну, постой
А и верно, дядя Микифор баял: в Орде у их нету воровсьва, промеж собой татары честные
Ну, хорошо! А дале, еще чего баял ли?
И все? Возлюбить друг друга, а тогда само, что ли
Нет, скажи! Вот теперича, ежели и наши бояра дань-то берут!
А разница есь! Кому и помочь Может, и так и едак. Вот, Фофан был: надо баранов. А овца не ягнилась еще, у матки. Дак он завсегда подождет! Всего и пождать-то каких недели три, может, пять. А иной: давай и никаких! А в Орду мало ли наших угнали?