Еремей, согнувшись в дверях, вошел и стал, переминаясь, переводя глаза с лица господина на рану.
Вон еще какими о сю пору садят! усмехнулся Жеребец, кивая на вытащенный кремень. Добро, не железный еще!
Камень хуже! возразила старуха. Камень-кибол, камень-латырь, камень твердый, камень мертвый, камень заклят, синь камень у края мира лежит
Ну ты, наговоришь на кони не вывезти будет! прервал ее Жеребец.
Старуха ополоснула кремень, сунула его под нос боярину:
Гляди!
На острие наконечника виднелся свежий отлом.
Она вновь начала тискать и мять руку, и Жеребец, изредка прерывая разговор с Еремеем, поскрипывал зубами. Могучие плечевые мышцы боярина вздрагивали, непроизвольно напрягаясь, черная курчавая шерсть на груди бисерилась потом. Наконец, вдосталь побродив в ране своим крючком, костоправка вытянула отломок стрелы и, отложив крючок, принялась густо мазать руку мазью, накладывать травы и шептать заклинания.
Кого убили-то? спрашивала Олфериха, помогая старухе.
Сеньку Булдыря. Ну, мы их тоже проучили! Я сам четверых повалил. Более не сунутся. Все мордва проклятая, язычники. Прав Семен, давно бы надо окрестить в нашу веру!
Мордва да меря хуже зверя! поддержал разговор Еремей.
Меря ничего, мордва хуже! возразил Олфер. Меря своя, почитай! Ты сказывай, сказывай, чего без меня тут?
Еремей уже доложил вкратце о делах домашних и теперь передавал ордынские и владимирские новости. Досказав, осмелился и сам спросить, удачен ли был поход?
Князя удоволим! ответил Жеребец, которому старуха начала уже заматывать руку свежим полотняным лоскутом. Далече зашли нонь, за Керженец, до самой Ветлуги, и еще по Ветлуге прошли!
На Светлом озере не бывал ли, боярин? спросила старуха, собирая в кожаный мешок свою снасть, берестяные туески с мазями и травы. Где град Китеж невидимый пребывает?
Врут, нету там города! отверг Жеребец.
Ой, боярин, покачала головой старуха, не всем он себя показыват! Татары тож узреть не замогли! В ком святость есь, те и видят. На Купальской день о полночь звон колокольный слышен и хоромы явственно видать. Вот тогды поезжай, только не со грехом, а с молитвою, и ты узришь.
Олфериха проводила старуху, вручив ей серебряное кольцо и объемистый мешок со снедью. Костоправка приняла и то и другое спокойно, взвесив мешок, потребовала:
Пошли какого ни то молодца до дому донести!
Слава костоправки шла далеко, и плата была соответственной.
Как с бани придет, перевязь смени, да мази той положишь еще! строго наказала она боярыне. А к ночи не полегчает, зови!
Олфер не поспел изготовиться к бане, как прискакал князь. Прослышал, что Жеребец ранен в схватке. Запыхавшись, вошел в покой. Жеребец встал поклониться.
Сиди, сиди! остановил его Андрей. В плечо? Как давно?
Пятый день. Дурень, без брони сунулся!
Цела будет рука-то?
Чего ей! Вона!
Жеребец трудно пошевелил пальцами. На немой вопрос князя успокоил:
Вызывали уже! Ковыряла тут добрый час.
Все ж ты осторожней, Олфер. Мне без тебя хмурясь, промолвил Андрей.
Жеребец весело показал зубы:
Еще поживем, княже!
Ну, ты в баню походишь? догадался Андрей. Не держу!
Жеребец поднялся, придерживая руку. Перед тем как кликнуть холопа, спросил:
Митрий Лексаныч, сказывают, с полоном из чудской земли воротилсе? Как там, в Новгороде, не гонят Ярослава еще?
Андрей посмотрел в глаза своему воеводе, не понимая.
Мыслю, понизив голос, пояснил Олфер, ордынский выход придержать нать. Как оно чего Куды повернет!
И вновь показал, осклабясь, крупные лошадиные зубы.
Глава 16
А чего! До Усолья можно и на плоту! А там у кого ни то стянем! тараторит Козел, зыркая глазами на товарищей.
Шею намнут в Усолье, тем и кончитце! остуживает его Яша, крупный, толстогубый, с угрями на добром широком лице.
Рябой Степка Линёк, младший из сыновей Прохора, слушает их полунасмешливо, насвистывая. Предлагает:
У кухмерьских у кого угнать, чай?
Или у твово батьки! горячится Козел.
Мово батька лодью трогать нельзя, сам знаешь, спокойно отвергает Линёк и прибавляет: Хлеба где взять? Из дому много не унесешь!
С княжой пристани нерешительно предлагает Яша. Там кули лежат с рожью и сторож один. Он когда спит, можно с берегу пролезть и куль тиснуть. Нам куля, знашь, на сколь хватит!
Федю такие мелочи, как лодка и хлеб, интересуют мало. Он откидывается на спину, подложив под голову руки, и, вздохнув, роняет:
А что, братва, примут нас новгородские?
А чего не принять?! Козел поворачивается к нему еще
более заострившейся за последний год мордочкой с оттопыренными ушами. Мы в дружину пойдем, немцев зорить будем!
В дружину мальцов не берут! отверг Линь. Тебя любой немец долонью хлопнет, ты и сдохнешь!
Да?! А это видел?
Чего!
А чего!
А ничего!
Козел с Линем задираются уже без толку. Кончается тем, что Козел кидается на Линя и опрокидывает его на спину, но Линь вывертывается и, в свою очередь, прижимает Козла к земле.
Дело говорим, а вы тут! кричит на драчунов Яша.
Линь, наконец, отпускает Козла, предварительно щелкнув его три раза по лбу.
Успокоившись, еще дуясь друг на друга, приятели вновь усаживаются кружком, и Федя начинает сказывать, полузакрыв глаза, и ребята стихают, завороженные.