на одном конце столовой.
Она была бледна. Глаза ее покраснели от слез. Наконец появился и дон Рамон. На нем был костюм из черного бархата, безо всяких украшений, и черная войлочная шляпа с широкими полями, украшенная огромным пером. Массивная золотая цепь спускалась ему на грудь, длинная шпага висела на боку. Лицо его было мрачно, густые брови грозно хмурились, а черные глаза метали молнии.
Трепет ужаса пробежал по рядам присутствующих: дон Рамон Гарильяс одевался так только в тех случаях, когда исполнял обязанности судьи.
Значит, кого-то будут судить? Но кого же?
Заняв место на возвышении, рядом с женой, дон Рамон сделал знак дворецкому.
Тот вышел из комнаты и через минуту вернулся вместе с Рафаэлем. Руки юноши были скручены за спиной. Бледный, опустив глаза, остановился он перед отцом и почтительно поклонился ему.
В начале девятнадцатого столетия в Соноре, в особенности же, в ее глухих отдаленных от центра округах, преимущественно страдавших от нападений индейцев, власть отца сохранилась во всей своей неприкосновенности. Он был главой, властелином и верховным судьей своего дома, и то, что решал он, исполнялось безропотно и беспрекословно.
Слуги и рабочие знали, что их господин обладает сильным характером и непреклонной волей, понимали, что он не пощадит Рафаэля, так как выше всего ставил честь своего рода, которая была для него дороже жизни. А потому они со страхом готовились присутствовать при той ужасной драме, которая должна была разыграться между отцом и сыном.
Дон Рамон встал, мрачно оглядел присутствующих и, сняв шляпу, бросил ее около себя.
Слушайте все! громко сказал он. Я происхожу от древнего христианского рода, все члены которого оберегали честь его от малейшего пятна. Я получил от предков чистое, незапятнанное имя и надеялся таким же передать его своим наследникам. Но мой старший сын опозорил его. Он был вчера в игорном доме в Эрмосильо. Произошла ссора, и мой сын поджег дом, несмотря на то, что от этого мог сгореть весь город. А когда один из толпы, которая собралась на улице, вздумал остановить его, он убил этого человека наповал. Что думать о юноше, почти мальчике, у которого уже развились такие дикие инстинкты? На мне лежит обязанность заменить правосудие и вынести приговор. Клянусь Богом, я не пощажу преступника!
Дон Рамон скрестил руки на груди и задумался.
Никто не осмелился замолвить слово за Рафаэля. Все головы были опущены, все сердца замерли от ужаса. Рабочие и слуги очень любили старшего сына своего господина. Они восхищались его безумной смелостью, искусством, с которым он ездил верхом и владел всевозможным оружием, но больше всего ценили в нем доброту и прямодушие основные свойства его характера. Живя в стране, где человеческая жизнь ценилась весьма дешево, они в душе вполне оправдывали несчастного юношу. У него слишком горячая кровь, и он совершил преступление под влиянием минутной вспышки гнева.
Хесусита встала со своего места. Никогда не осмеливалась она возражать мужу, привыкла всегда и во всем беспрекословно подчиняться ему, и одна мысль о сопротивлении его воле приводила ее в ужас. Но на этот раз она не могла молчать. Она страстно любила своих детей, а больше всех Рафаэля, своего пылкого мальчика, которого ей так часто приходилось успокаивать и утешать.
Не забывайте, сеньор, сказала она, едва удерживаясь от слез, что Рафаэль ваш первенец, и вы как отец должны быть снисходительнее к нему, чем посторонние. А я я! воскликнула она, зарыдав и падая на колени. Я его мать! О, умоляю вас, пощадите его! Пощадите моего сына!
Дон Рамон поднял свою рыдавшую жену и посадил ее в кресло.
Я должен исполнить свой долг, холодно сказал он, и буду еще строже к нему именно потому, что он мой сын.
Что вы хотите сделать? с ужасом спросила Хесусита.
Это не касается вас, сеньора, отвечал дон Рамон. Обязанность оберегать честь моего дома принадлежит только мне. Вам достаточно знать, что сын ваш уже никогда больше не совершит преступления.
Неужели же вы сами будете его палачом? вскричала Хесусита.
Не палачом, а судьей, отвечал дон Рамон. Вели оседлать двух лошадей, Эусебио.
О Боже, Боже! воскликнула бедная женщина, бросаясь к сыну и горячо обнимая его. Неужели же никто не поможет мне.
Все присутствующие были тронуты. Даже у дона Рамона показались на глазах слезы.
О, он спасен! с безумной радостью проговорила мать. Господь сжалился надо мной и смягчил сердце этого железного человека!
Вы ошибаетесь, сеньора, возразил дон Рамон и, взяв ее за руку, принудил отойти от Рафаэля. Участь вашего сына зависит не от меня.
Он подлежит правосудию, и я теперь не отец его, а судья.
Он холодно взглянул на сына.
Дон Рафаэль, сказал он таким грозным голосом, что тот невольно вздрогнул. Общество людей не для вас. Вы оскорбили его своим преступлением. С этих пор до самой смерти вы будете жить не с людьми, а с дикими зверями. Вот мой приговор.
Услышав эти жестокие слова, Хесусита вскочила с кресла, сделала несколько шагов и упала навзничь.
Она была в обмороке.
До сих пор Рафаэль стоял спокойно и не выдавал своего волнения. Увидев же, что мать его лежит без чувств, он не мог сдержаться. Слезы полились у него из глаз, и он бросился к Хесусите.