Хесусита была замечательно красива и добра, как ангел. Казалось, она примирилась с той тихой, уединенной жизнью, какую ей пришлось вести, и не желала ничего другого. Но ее бледное, грустное лицо и большие черные глаза говорили другое. Видно было, что у этой чудесной статуи пылкое сердце, что вся страсть, к которой она была способна, не найдя другого выхода, обратилась на детей и на великий подвиг святой материнской любви.
Дон Рамон не потрудился изучить характер своей жены. Он обращался с ней с неизменной добротой и думал, что трудно найти женщину счастливее ее. И в некотором отношении он был прав: она, действительно, считала себя вполне счастливой с тех пор, как стала матерью.
Солнце зашло, и через несколько минут пурпурный отблеск его погас. Небо потемнело, загорелись звезды, а потом вдруг поднялся сильный ветер предвестник одной из тех страшных бурь, которые часто бывают в этой местности.
Дворецкий, заперев в загоне оставшийся скот, созвал слуг и вакерос и направился вместе с ними к дому. В эту минуту зазвонил колокол: наступил час ужина.
Когда дворецкий проходил мимо дона Рамона, тот остановил его.
Ну что, Эусебио? спросил он. Сколько у нас голов скота в нынешнем году?
Четыреста пятьдесят, Ваша Милость, отвечал дворецкий, высокий, худощавый человек с седеющими волосами и красным лицом, остановившись и снимая шляпу, на семьдесят пять больше, чем в прошлом году. Наши соседи апачи и ягуары не причинили нам большого вреда.
Потому что ты заботился о том, чтобы охранять скот, сказал дон Рамон.
Я очень благодарен тебе, Эусебио, и не оставлю тебя без награды.
Вашу благодарность я ценю выше всякой награды, отвечал дворецкий, лицо которого осветилось улыбкой. Разве не следует мне смотреть за вашим
имуществом совершенно так же, как если бы оно принадлежало мне?
Спасибо! сказал тронутый дон Рамон, крепко пожимая руку дворецкого. Я знаю, что ты предан мне.
Если бы было нужно, я отдал бы за вас жизнь! воскликнул Эусебио. Моя мать была вашей кормилицей, а я готов на любую жертву для вас и вашей семьи.
Ну, полно, Эусебио! весело сказал дон Рамон. Ужин готов, и сеньора ждет нас. Идем скорее!
Они вышли на двор. Эусебио остановился на минуту, чтобы запереть ворота, что он всегда делал сам; а дон Рамон прошел в столовую, где уже собрались все слуги и вакерос.
Огромный стол занимал всю середину комнаты. Около него стояли обитые кожей лавки и два резных кресла для хозяина и хозяйки.
Позади кресел висело на стене большое распятие из слоновой кости, а по той и другой стороне от него, две картины: на одной был изображен Иисус в Гефсиманском саду, на другой Нагорная проповедь. Выбеленные известкой стены были украшены головами ягуаров, бизонов и лосей, убитых доном Рамоном.
На столе стояла огромная миска с похлебкой из маисовой муки и мяса, множество всевозможных кушаний, бутылки с вином и графины с водой. По знаку хозяина все уселись за стол и приступили к ужину.
Через некоторое время буря разразилась с небывалой силой. Дождь полил потоками, молнии прорезали небо, и раздались оглушительные удары грома.
К концу ужина буря еще усилилась. Все замолчали, так как за воем ветра и раскатами грома невозможно было разобрать слов.
Вдруг страшный удар грома раздался над самым домом: стекла зазвенели, осколки полетели на пол, ветер ворвался в комнату, и свечи потухли.
Господи, помилуй! С нами крестная сила! раздались тревожные восклицания, и все вскочили с мест.
В эту минуту зазвенел большой колокол, висевший у ворот асиенды, и какой-то дикий, сдавленный голос крикнул: «Помогите!.. Помогите!..»
Клянусь Богом, кого-то режут! воскликнул дон Рамон и выбежал из столовой.
Два выстрела раздались почти одновременно; послышался какой-то вопль, и наступила глубокая, зловещая тишина.
Ослепительная молния прорезала темноту, и дон Рамон вошел в комнату. Он нес какого-то бесчувственного человека. Его положили на скамью и начали приводить в сознание.
Несмотря на то, что ни в нем, ни в одежде его не было ничего необыкновенного, Рафаэль, взглянув на него, побледнел, как смерть.
Боже! прошептал он. Это судья!
Это, действительно, был уже знакомый нам судья, который так торжественно выехал всего несколько часов тому назад из Эрмосильо.
Теперь у него был далеко не блестящий вид: длинные, мокрые волосы его падали на грудь, изорванная и испачканная в крови одежда была в беспорядке. В правой руке он сжимал разряженный пистолет. Узнав судью, дон Рамон взглянул на сына, который не смог вынести его взгляда и опустил глаза.
Благодаря заботам Хесуситы и ее служанки, дон Иниго наконец пришел в себя. Глубоко вздохнув, он открыл глаза, оглядел присутствующих, не сознавая, где он, и мало-помалу опомнился.
Вдруг бледное лицо его вспыхнуло, и глаза засверкали. Устремив их на Рафаэля, который не в силах был двинуться с места, судья встал и, подойдя к юноше, положил ему руку на плечо. Потом, обернувшись к присутствующим, которые с ужасом смотрели на него, не понимая, в чем дело, он проговорил громко и торжественно:
Я, дон Иниго Альбас, уголовный судья Эрмосильо, именем Короля, арестую этого человека по обвинению в убийстве!