На другой день, ровно въ полдень, мы опустили ее въ море, и она осталась позади, настолько позади, насколько теченіе могло отнести наше судно въ это ужасное затишье. Командиръ взялъ у эконома библію, и, стоя надъ ней, читалъ стихъ за стихомъ голосомъ ровнымъ, какъ корабельный киль, сильнымъ, увѣреннымъ и спокойнымъ. Онъ былъ поистинѣ хозяиномъ на всемъ этомъ обширномъ горизонтѣ; здѣсь онъ былъ и обвинитель, и судья и вершитель своего приговора. Онъ стоялъ на глазахъ у всѣхъ, и читалъ стихъ за стихомъ изъ священнаго писанія благоговѣйно и проникновенно. И хотя не было на суднѣ ни одного человѣка, который не зналъ бы, что онъ убилъ ее, не зналъ этого такъ же вѣрно, какъ зналъ я, всѣ мы стояли чинно вокругъ безъ шапокъ и слушали его съ такимъ же благоговѣніемъ, какъ слушали бы всякую другую церковную службу. Когда ему встрѣчались мѣста, говорившія о томъ, что мертвые не возвращаются или, что Господь воздастъ каждому по дѣламъ его, или, вообще, упоминавшія о томъ, что могло относиться и къ его поступку, голосъ его ни разу не дрогнулъ, и онъ ни разу не замялся и ничѣмъ не проявилъ волненія или смущенія. И это не было лицемѣріемъ; ему не было надобности скрывать что-нибудь: все было ясно для всѣхъ, онъ это зналъ. А теперь онъ исполнялъ тотъ послѣдній долгъ, который исполняютъ всѣ люди, молясь о душѣ усопшаго, моряки съ особеннымъ усердіемъ. Онъ напутствовалъ ее, какъ напутствовалъ бы каждаго изъ насъ, умершаго въ морѣ. Глаза его были устремлены на сѣрый тюкъ, зашитый въ парусину, неподвижно лежавшій на желтой доскѣ, но руки человѣка, державшаго конецъ этой доски, дрожали, словно отъ непомѣрнаго напряженія, словно на ней лежалъ громадный грузъ, подъ тяжестью котораго слабѣли
его члены и самъ онъ отворачивалъ свое лицо отъ этого сѣраго тюка, будто смотрѣть на него у него не хватало духа.
А человѣкъ, которому досталось держать эту доску, былъ Рослый Антонъ. И пока командиръ читалъ, звучно и нараспѣвъ, какъ настоящій священнослужитель всѣ, какъ будто затихли и замерли; слышалось только тяжелое дыханіе, видѣлись смущенные и безмолвно сочувственные лица людей, дивившихся этой нечеловѣческой силѣ въ одинокой борьбѣ гордой души со всѣмъ окружающимъ и со всѣмъ, что бушевало въ ней самой. Командиръ читалъ мѣрно, не останавливаясь, но каждый разъ, когда онъ дочитывалъ стихъ, онъ поднималъ глаза на Рослаго Антона, какъ бы желая этимъ подчеркнуть, что онъ читаетъ, главнымъ образомъ, для его вразумленія.
Подъ конецъ чтенія Антонъ смѣнился съ кѣмъ-то и, передавъ конецъ доски другому, отошелъ въ сторону. Онъ стоялъ у бизань-мачты, прислонившись къ ней довольно небрежно, и, какъ видно, мало думалъ о молитвѣ. Онъ, повидимому, безцѣльно игралъ канатомъ, и все же мнѣ приходило на мысль, что онъ это дѣлалъ не спроста. Мнѣ казалось удивительнымъ, чтобы этотъ человѣкъ такъ разомъ выдохся, и, запустивъ свой ножъ въ командира безуспѣшно, вдругъ покорился и смирился передъ этимъ сильнымъ и жестокимъ человѣкомъ.
Но онъ не выдохся! Заноза еще сидѣла въ его душѣ, и когда тѣло опустили въ море, я видѣлъ, какъ онъ присѣлъ на корточки, поднялъ и снялъ канатъ съ брасшпиля и почти въ тотъ же моментъ громадная, тяжелая петля пролетѣла въ воздухѣ, обхватила плечи командира и сползла ниже, прикрутивъ ему руки къ туловищу. Затянувъ петлю какъ можно туже, Рослый Антонъ сталъ шагъ за шагомъ, перебирая канатъ рука за руку, приближаться къ командиру.
Всѣ присутствующіе словно окаменѣли и стояли, не трогаясь съ мѣста. У Антона глаза горѣли безумнымъ восторгомъ торжества побѣды торжества удовлетворенной, затаенной мести. Лицо его свѣтилось радостной надеждой. Но командиръ съ притянутыми къ бокамъ руками сумѣлъ засунуть ихъ въ карманы и, не вынимая ихъ, выстрѣлить. Откинувшись всѣмъ корпусомъ назадъ, такъ что канатъ натянулся, какъ струна, онъ выстрѣлилъ два раза. Куртка на немъ загорѣлась, но при второмъ выстрѣлѣ Рослый Антонъ клюнулся впередъ и упалъ лицомъ внизъ на палубу, при чемъ разомъ ослабѣвшій въ его рукахъ канатъ не могъ сдержать тяжести человѣка, и командиръ грузно полетѣлъ въ жолобъ для стока воды.
Мертвая тишина царила на суднѣ и на морѣ, и даже въ то время, когда среди людей проявились насиліе и смерть, это мертвое море и воздухъ оставались попрежнему спокойны.
Такова была роковая развязка этой страшной исторіи: этотъ послѣдній выстрѣлъ и Рослый Антонъ, упавшій скрючившись лицомъ внизъ. Но во всемъ этомъ былъ какъ бы слабый отблескъ ироніи судьбы. Командира высвободили изъ петли; онъ всталъ и, облокотясь на перила штирборта, сталъ внимательно глядѣть вдаль. Во всякое время этому человѣку страшно было заглянуть въ глаза, но теперь это было почти невыносимо, до того страненъ и ужасенъ былъ его взглядъ. Я издали видѣлъ его длинную тощую фигуру, согнувшуюся надъ поручнями и уставлявшуюся на далекій горизонтъ. Куртка на немъ еще слегка курилась въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ ее прожегъ выстрѣлами. Кругомъ стояла та же неподвижная
удушливая жара, какъ и до сихъ поръ, и такъ же сонливо плескалась о бортъ вода, когда судно слегка покачивалось и паруса полоскались, безпомощно повиснувъ, какъ подбитыя крылья птицы.