Судно кидало изъ стороны въ сторону. Временами оно какъ будто вздрагивало всѣмъ корпусомъ, когда зарывалось слишкомъ глубоко носомъ. Командиръ, видя, что его чашкѣ грозитъ бѣда, поспѣшилъ спасти ее, взявъ со стола, и другой рукой подперъ свой небритый подбородокъ.
Я говорю, что отъ судьбы не уйдешь, мистеръ, обратился онъ снова къ своему помощнику, какъ-то особенно грозно крикнувъ эти слова, такъ что тотъ съ испуга даже вскочилъ со своего мѣста.
Совершенно вѣрно; сэръ отозвался онъ, а я подумалъ про себя: «Отъ чего это онъ старается уйти? Отъ какой судьбы?»
Когда море уляжется, обратился онъ снова къ помощнику, прикажите перевести судно на другой гальсъ; мы пойдемъ обратно въ Монтевидео.
И теперь онъ почему-то усмѣхнулся.
Придя снова въ Монтевидео, мы поставили новый форъ-марсъ и наскоро набрали новый, уже третій за это плаваніе экипажъ. На этотъ разъ даже и толстобрюхій парусникъ не захотѣлъ больше плавать на этомъ суднѣ, и когда наступила ночь, навязалъ себѣ на голову свой узелокъ, спустился по якорной цѣпи и отправился вплавь на берегъ. Ночь была лунная, и я долго слѣдилъ, какъ его жирныя бѣлыя плечи ныряли и бѣлѣли между волнъ. И вдругъ я почувствовалъ себя великой персоной. Если командиръ не найметъ другого парусника, такъ все это дѣло останется на моихъ рукахъ, а я съ нимъ справлюсь, я эго знаю. Такъ какъ я считался мастеровымъ, то, работая въ продолженіе дня, я всю ночь былъ свободенъ, не стоялъ на вахтѣ, не исполнялъ никакихъ работъ, не участвовалъ ни въ какихъ смѣнахъ и нарядахъ и спалъ по ночамъ, какъ баринъ, безпробуднымъ сномъ. А потому, случилось такъ, что я спалъ крѣпкимъ сномъ, когда мы въ третій разъ вышли въ Монтевидео. Нашъ кокъ, у насъ былъ новый кокъ, американецъ, родомъ изъ Филадельфіи, на другой день разсказалъ мнѣ все, что произошло въ эту ночную вахту, когда я спалъ.
А произошло нѣчто совершенно необычайное: нашъ командиръ привезъ съ собой на судно жену. И, какъ увѣрялъ кокъ, въ этомъ не могло быть никакого сомнѣнія, такъ какъ нашъ новый «стюартъ» (слуга, буфетчикъ) былъ свидѣтелемъ брачной церемоніи, состоявшейся на берегу. Командиръ совсѣмъ обезумѣлъ; онъ щегольски выбрился и причесался,
надѣлъ мундиръ съ иголочки, воткнулъ цвѣтокъ въ петлицу и вообще велъ себя, какъ сумасшедшій и все это ради этой маленькой женщины.
Тамъ, на берегу, онъ положительно красивый мужчина, говорилъ кокъ. Но я никогда не видѣлъ его на берегу, и потому мое представленіе о немъ было совершенно иное. Однако, приглядываясь къ нему ближе, я готовъ былъ повѣрить, что онъ могъ быть красивъ и изященъ, потому что, при всей его грубости, въ его манерѣ и движеніяхъ было извѣстное благородство, сказывавшееся и въ походкѣ и въ осанкѣ этого человѣка. Несомнѣнно также, что онъ былъ много выше по образованію, чѣмъ большинство его товарищей по службѣ; я видѣлъ у него въ каютѣ книги, которыя большинству моряковъ были бы не подъ силу. Были у него и беллетристическія книги, которыя онъ читалъ днемъ вслухъ юнгамъ съ цѣлью нагонять на нихъ страхъ; впрочемъ, этотъ человѣкъ умѣлъ нагонять страхъ на всѣхъ насъ, даже читая намъ отрывки изъ библіи.
И она тоже особа приглядная, сказалъ кокъ, говоря про жену командира. А вошла она на палубу, точно на крыльяхъ прилетѣла, до того у нея поступь легкая, плавная и неслышная. Я замѣтилъ, что она даже не протянула впередъ рукъ съ тѣмъ боязливымъ жестомъ, съ. какимъ зто обыкновенно дѣлаютъ женщины, входя или выходя изъ шлюпки.
Кромѣ того, было въ ней еще нѣчто странное, судя по тому, что говорилъ кокъ. Она, повидимому, знала одного изъ матросовъ, стоявшихъ на вахтѣ у штирборта. Этотъ громаднаго роста черномазый дѣтина, напоминавшій гориллу, явился на судно только наканунѣ вечеромъ. Онъ стоялъ, облокотись на кабестанъ, когда она проходила мимо. При видѣ его она разомъ остановилась и разсмѣялась какимъ-то страннымъ, почти беззвучнымъ злымъ смѣхомъ, и тотчасъ же оглянулась, желая убѣдиться, что командиръ еще не взошелъ на палубу и находился въ этотъ моментъ за бортомъ. Оглянувшись, она снова разсмѣялась, разсказывалъ наблюдательный кокъ (увлекавшійся Бульверъ-Литтономъ), опустила конецъ кружевного шарфа на грубую, волосатую, обнаженную до локтя руку матроса и тихонько провела этимъ концомъ шарфа по его рукѣ. Но тотъ не шевельнулся, не дрогнулъ, только взглядъ его былъ таковъ, что кокъ не умѣлъ подыскать для него надлежащаго опредѣленія, а сказалъ только, что ему стало жутко отъ него; взглядъ, во всякомъ случаѣ, не предвѣщалъ ничего добраго.
Но что было особенно важно, для меня лично, это то, что другого, паруснаго мастера у насъ на борту не оказалось, и такимъ образомъ я являлся полнымъ и единственнымъ хозяиномъ мастерской и настоящимъ мастеровымъ человѣкомъ на суднѣ.
Съ недѣлю или немного болѣе, все шло прекрасно. Мы дѣлали по шести узловъ въ часъ; вѣтеръ былъ легкій. Командиръ нашъ былъ спокоенъ и кротокъ, какъ овечка, потому что забавлялся своей новой златокудрой игрушкой. Никто его не узнавалъ; всѣ дѣла онъ возложилъ на своего помощника и большую часть времени проводилъ у себя въ каютѣ. Къ возлюбленной своей онъ относился спокойно и сдержанно.