Слушаю. Голос его сорвался волнением. Когда? Он побледнел. Куда повезли? Воды уже отошли? Нет? Замечательно. Давай следом. Ни на шаг не отходи. Мы сейчас будем. Он швырнул трубку на аппарат. Собирайтесь, у Юлии схватки. Повезли в роддом. Вернерра
с ней, но толку от нее сами понимаете ноль. Воды еще не отошли, поэтому будем надеяться есть время. Где этот водила. Почему его нет, когда он нужен!
За что ей это все? Какие могут быть грехи у молоденькой женщины готовящейся стать мамой? За что Господь наказывает? За то, что в недалеком, школьном детстве, стерла двойку в дневнике, исправив ее на тройку, за то что испугалась родительского гнева. За наивный, детский поступок, за то, что в зоопарк не поведут? Или за то, что съела у бабушки в деревне полбанки варенья? Это, что? Чревоугодие? И за этот невинный проступок, ее в снах преследует ужас? Какие грехи она искупает? А в чем виноват ее еще не родившийся сын? Он что совершил, страдая вместе с матерью?
Вновь эта гадкая бабочка, и вновь прекрасный с виду лес наполненный смрадом. Вновь немой крик из открытого, перекошенного ужасом рта. Но все теперь по-другому.
Она видит себя со стороны. Себя? Это же не она! Лицо другое, бледное до синевы, подернутое следами оспы. Какой-то несуразный макияж. Она никогда так не красилась? Черные тени, черные стрелки под глазами, черные с отливом густые, неухоженные брови, черная помада на губах, искривленных страхом. Все черное. Даже одежда похожая на балахон.
Но ведь это точно она. Юлия это знает. Зачем задавать себе лишние вопросы, и сомневаться? Это она бежит по тропинке, с трудом переставляя заплетающиеся ноги, вытаскивая их из сгустившегося воздуха, а сзади бабочка. Летит, непринужденно, вальяжно размахивая крыльями, и улыбается. Бабочка улыбается? Улыбается, сомнений нет. Ехидно, с чувством полного превосходства. И ничего нельзя с этим поделать. Выхода нет. Сейчас она догонит, навалится на нее сзади и
Чего это с ней такое?! Санитар скорой, обескураженно вращал глазами, переводя их с роженицы-пациентки, на странную спутницу-лаборантку, навязанную в психбольнице.
Она больна. Вас предупреждали. Раздраженно махнула на него рукой Вернерра. И вновь склонилась над бьющимся в конвульсиях телом. Юлечка, милая, очнись. Плюнь на нее. Эту бабочку. Она только сон.
Голубые, полные безумства и страха глаза открылись, постепенно окрашиваясь узнаванием и разумом, посмотрели на склоненное перед ними лицо подруги. Слезы заполнили взгляд затуманив, исказив, размыв реальность.
За что. Юля содрогнулась рыданием, и заломила в истерике руки. Что я сделала? Почему? Чем провинилась перед богом? Я так больше не могу! Сил нет. Господи! Забери меня!!!
Юлечка, успокойся. Я рядом. Держала ее за плечи Вернерра, пытаясь не дать подняться с носилок. Потерпи. Тебе помогут. Совсем скоро. Друзья уже едут. Мы не бросим в беде Да сделайте хоть что-нибудь. Повернулась она к застывшему в ступоре, ничего не понимающему санитару. Что вы стоите истуканом!
А что я могу. Округлил тот глаза и развел как-то по-бабьи руки. Успокоительное ей нельзя, снотворное нельзя. Ей ничего нельзя, ей рожать!
Дурак и бездарь. Рявкнула Вернерра, прострелив его ненавистью, сверкнувшей в глазах, и вновь склонилась над подругой. Все будет хорошо, ты верь. Родится маленький и все пройдет. Не будет больше жутких снов, будет счастье и покой. Ты заслужила это. Только верь.
Федор Степанович, а это именно он сейчас разглядывал гостей, был человек умный и не делающий скоропалительных выводов, предпочитая поначалу разобраться в происходящем.
Вы и правда хотите знать? Как-то угрюмо произнес один из них в черных непроницаемых очках, скривив недовольно губы.
Уж потрудитесь, сделайте милость, пока я не вызвал полицию. Приподнялся со своего места доктор, ухмыльнувшись. Я, видите ли, не психушкой руковожу, я не Вера Ивановна, как вы видите, и в сказки про проверки минздрава не верю.
Объяснения говоришь?! С ехидством произнес кругленький, похожий на кота, посетитель, в несуразной одежде. Изволь Он ловко