на завтрашний мир, не только может, но и обязана осознать свой долг перед народом. Может быть, не сегодняшняя, всегда не вовремя получающая зарплату, не замечаемая, а то и презираемая чиновниками, но завтрашняя. Избежавшая идеологической советской прокатки, свободная от большевистских традиций безусловного внутреннего послушания, уверовавшая в собственные силы.
Что же позволяет мне делать подобные предположения?
Психологический надлом народа произошел после Великой Отечественной войны. И совсем не потому, что огромные жертвы, безмерная моральная и физическая усталость привели нас к этому. Такой психологический надлом был бы преодолен, если бы мы окончательно не утратили нравственной составляющей нашего национального характера: аналогичный надлом переживали тогда народы Германии, Японии, Италии, однако они нашли в себе силы осудить и отринуть фашизм и милитаризм. Мы с этим тогда справиться не могли, как не смогли окончательно и бесповоротно отбросить его в начале девяностых годов. И дело здесь не только в том, что нам внушили, будто мы победили фашизм потому лишь, что нравственно опирались на идеи коммунизма. Мы победили вопреки этой идее, нашей опорой была русская нравственная сила, но коммунисты присвоили победу только и исключительно своим стараниям и своей идеологии.
Но давайте вспомним, что привезли наши прадеды из Европы после разгрома Наполеона в 1812 году. Они привезли лозунги Великой Французской революции: свобода, равенство, братство. Именно этот багаж и привел на Сенатскую площадь передовых людей того времени. И именно с этого расстрела и началась эра русской интеллигенции.
А что мы привезли из Германии в 1945-м? Эшелоны награбленного барахла и злую зависть: «Живут же, гады» Этой зависти необходимо было что-то противопоставить, и противопоставили национализм. То есть полную противоположность идеям равенства и братства, привезенных нашими предками из Парижа в 1814 году. И бороться с этим было некому: последняя русская интеллигенция догнивала в ГУЛАГе. В стране не оказалось нравственных сил, способных дать отпор черной обывательской зависти, и сразу же стали искать, кто виноват. На базе этих поисков и появились космополиты, гиперболизированное представление о главенствующей духовной роли России (в самом примитивном понимании этого посыла), и как результат «убийцы в белых халатах» и смертоносная волна государственного антисемитизма. К великому нашему счастью умер Сталин, и уже готовые к депортации евреев и инакомыслящих эшелоны так и остались ржаветь на запасных путях.
Именно об этом черном периоде нашей недавней истории с глубочайшей печалью поведал Зюганов в одном из своих выступлений: «Если бы Сталин прожил еще лет пять-шесть, вопрос о будущем был бы решен навсегда»
То есть восторжествовал бы государственный национализм, именуемый всем миром фашизмом. Вот она, обжигающая мечта наших современных коммунистов.
Только коммунистов ли? Нет. Коммунизм опирался на рабочий класс, но партия коммунистов-большевиков давным-давно стала крестьянской.
Небольшое отступление.
К концу 1916 года мобилизация рабочего класса в действующую армию достигла предела (до сорока процентов), за которым стояла угроза остановки заводов, шахт, домен, рудников и т. п., поскольку людские резервы деревни были практически исчерпаны. Даже на оборонных предприятиях остались лишь те, без кого невозможно было обойтись: основную массу рабочих заменили беженцы, женщины и дети. Революции, перевороты, остановка большинства фабричных производств, возросшая преступность и голод привели к повальному бегству в деревню, к земле. Города обезлюдели, а при советской власти мобилизация продолжалась: в продовольственные, заградительные, карательные, заготовительные и прочие отряды.
В гигантском миксере гражданской войны, каковым стала вся Россия, бурно перемешивались все слои населения, поднимая со дна муть и осадок, а число членов правящей партии большевиков неуклонно росло.
Округленно:
1917 год 40 тысяч.
1920 612 тысяч.
1921 730 тысяч.
1927 миллион двести тысяч.
Парадокс: рабочий класс исчезал на глазах, а его партия за десять лет выросла в ТРИДЦАТЬ раз. За счет кого?
За счет беднейшего крестьянства, отвечали нам в «Кратком курсе». Допустим. Но как раз в русской деревне, существовавшей пока еще на базе рыночной экономики, люмпены и составляли подавляющее большинство бедняков. И как тут не считай, как ни прикидывай, ясно, что как раз маргиналы города и люмпены деревни и пополнили собой ряды большевистской партии в это время. Именно они оказались наиболее удобными проводниками
руководящих идей, наиболее послушной опорой «демократического централизма», наиболее гибкими инструментами сталинской борьбы за власть в самой партии и наиболее активными исполнителями самых чудовищных преступлений. Эта масса, по-прежнему располагаясь вне контекста народной нравственности и гражданского долга, не была обременена ни традициями, ни знаниями, ни нравственностью, ни гражданским чувством ответственности за прошлое и будущее России. Они жили только настоящим, только сегодняшним днем, что, собственно, и определяет их как люмпенов и маргиналов. И именно их ретивая поддержка власти и еще более ретивое исполнение ее приказов и внесли свои коррективы в русский национальный характер.