Вот о нравственности забытое ныне понятие, духовностью замененное, хотя между духовностью и нравственностью столько же общего, сколько меж семейным киотом и Эрмитажем и поразмышляем.
Бездельная молодежь и таинственные казаки, сплошь самоувешенные неизвестными медалями за неизвестную отвагу, ринулись записываться добровольцами в Сербию. «У нас с сербами один Бог», как объяснил причину своего желания стать добровольцем некий немолодой энтузиаст. А что, господин волонтер, у американцев, французов, немцев, англичан, испанцев и прочих представителей стран НАТО Бог иной? Ведь варварскими бомбардировками занимаются (за исключением Турции) те же христиане, верующие в того же Бога. Ваш посыл не просто с головой выдает уровень ваших познаний: он попросту греховен с точки зрения основ Христианского учения. Русские добровольцы сто двадцать пять лет назад шли в Сербию не Бога защищать, а свободу, хотя воевали при этом с мусульманской Турцией. По семейным рассказам в детстве я знаю, что дядя моей мамы мой, стало быть, двоюродный дед поручик Русской армии Гавриил Алексеев (в романе «Были и небыли» он назван Олексиным) сражался за свержение Османского ига, был ранен, награжден Таковским крестом за отвагу. А второй двоюродный
дед капитан Георгий Алексеев отправился добровольцем аж в Южную Африку воевать против англичан в англо-бурской войне, где и пал смертью храбрых в Редденбургском сражении. Знаю об этом из открытки, на которой была изображена его могила в центре Претории. А на обороте рукою последнего Президента Бурской республики господина Крюгера была изложена история его гибели и благодарность от имени бурского народа. Открытка была написана по-французски, но бабушка перевела мне ее слово в слово. И подобных молодых офицеров и не одних офицеров! было много не только в Сербии, но и во всех тех государствах, в которых сильный противник посягал на свободу, честь и достоинство народов этих стран. Волонтеры России рисковали своими жизнями не во имя «одного Бога» и уж тем паче не из политических соображений, а исходя из своего понимания долга русского человека. Но понимание своего неоплатного долга перед людьми и есть основа нравственности, тогда как духовность есть всего-навсего понимание своего долга перед Богом, в которого веруешь.
Именно по этой причине Россия избегала употреблять слово «патриот», «патриотизм» и тому подобные словосочетания. Из воспитанной с детства высокой нравственности исходило понятие долга перед Государем, народом и Государством. Исполнение этого долга никогда не именовалось «патриотическим», поскольку это деяние всегда было само собой разумеющимся, а потому и не требовавшим саморекламы. Не мог нравственный русский человек не исполнить своего долга в бою или на мирном поприще, совесть ему не позволяла. Совесть была внутренним контролером поведения русского человека во всех случаях жизни.
В конце прошлого века в обывательской среде, не обремененной ни образованием, ни семейными нравственными традициями, поскольку в подавляющем большинстве обыватели в городах были людьми пришлыми, оборвавшими деревенские корни, но не воспринявшими и городской культуры, возникло упрощенное понятие славянофильства. Из общественного движения, направленного на консолидацию исторических традиций, оно выродилось в русский пещерный национализм, заменив понятие долга лозунгом ура-патриотизма. Это упрощенчество не требовало ни традиционного семейного воспитания, ни знаний, ни понимания личной ответственности: в патриоты можно было просто записаться, тогда как в когорту людей нравственных записаться было никак невозможно. Так появились записные патриоты, образцом которых вскоре стали мясники из Охотного ряда, за что и получили прозвище «охотнорядцев».
Как раз в то время в русской культуре окончательно оформились две родственных ее ипостаси: культура деревенско-христианская и культура дворянско-городская. Эта последняя культура и служила визитной карточкой нашим предкам в Европе: им не нужен был переводчик, не нужно было приспосабливаться к иному образу жизни, почему они никогда и не ощущали себя иностранцами. Они посещали Европу не только ради Парижа и модных курортов, но и для того, чтобы попросту спокойно поработать. К примеру, Гоголь творил в Риме, Тургенев в Париже, Достоевский в Баден-Бадене, и никто не вопил об утечке мозгов за границу, поскольку в сознании русских дворян Европа таковой не считалась, как не считался зарубежьем Крым или Прибалтика у людей советских.
Иное дело крестьянство. В общей массе эта культура иностранных языков не знала, интернационализму не доверяла, немецкого орднунга, по которому живет вся Европа, не воспринимала изначально, да и вообше чуралась чужаков, каковыми для ее сознания являлись не только все нерусские, но и все нерусское, как таковое.
Сталинский террор обрушился на обе культуры России последовательно и беспощадно. Из христианско-деревенской культуры вырвали саму ее нравственную основу Христианство, взорвав Храмы и превратив монастыри в застенки. Всеобщий и чрезвычайно жестокий насильственный захват крестьянских земель и организация трудовых поселений для лишенных гражданских прав вчерашних свободных собственников под названием колхозов вынудили крестьян бежать в города, массами уезжать на строительство новых индустриальных центров, исчезать в Сибири, на Дальнем Востоке и Крайнем Севере.