РОДИМЫЙ АД
Впрочем, и дореволюционная Россия поступала точно так же, во всяком случае в городах. «Ты, Лексей, не медаль на шее у меня. Иди-ка ты в люди», сказал дед мальчику Алеше Пешкову, и пошел мальчик «в люди». Да и мои деды, судя по семейным воспоминаниям, разлетались из родимого гнезда кто в народ, кто в университет, кто в Америку с идеей строительства трудовой коммуны по рекомендациям Фурье. Мерзли, голодали, подрабатывали репетиторством, но не жаловались и в конце концов становились теми, кем хотели стать. Значит, наши конфликты между, условно говоря, отцами и детьми, явление не столько национальное, сколько социальное, порожденное в определенных условиях и в определенное время. И для того, чтобы разобраться, надо отыскать это время и попытаться оценить условия.
Умозрительная идея коммунистов о рае для живых в обществе поголовного равенства, которую Россия оплатила миллионами жизней, мором, гладом и чудовищным унижением, ударила в будущее, в наш сегодняшний и, боюсь, завтрашний день, ликвидировав тысячелетние традиции семьи.
Раскол единого народа на «своих» и «чужих», на «красных» и «белых», государственный всеобъемлющий террор, правовой беспредел и уголовный разгул не могли не коснуться простой человеческой
семьи. Впервые в истории государство ворвалось в нее всей беспощадностью своей физической, идеологической и экономической мощи, посеяв в ее доселе суверенных пределах страх, растерянность и ощущение полной незащищенности.
Здесь следует принять во внимание, что в России так и не успела сложиться единая культура. Сто лет назад она еще существовала в двух ипостасях: в виде культуры деревенско-христианской и культуры дворянско-городской. Нужно было время, чтобы эти культуры смешались, взаимно дополнив друг друга, но роковой для нас Двадцатый век со дня рождения своего предложил нам цепь проигранных войн и победивших революций. Культуры не успели породниться, взаимно оплодотворяя друг друга, и мы шагнули во мрак без общенационального светильника.
Большевистская власть вломилась в наши семьи не только наганами комиссаров, не только коллективизацией на селе и ночными арестами в городах, но и чисто экономически, начав путь к всеобщему равенству полуголодной пайкой хлеба. Да, она была очень дешевой, эта пайка, равно как и выделенная счастливчикам «жилплощадь», измеряемая не их трудом, а благорасположением ничтожного партийного чиновника. Вы уже не знаете, что такое «жилплощадь»? Ну и слава Богу, но все же поясню. На хозяйственно-партийном жаргоне большевистских оккупантов жилплощадью именовалась не квартира и даже не комната, а некое огороженное пространство в бараке, времянке или многонаселенной коммунальной квартире, отобранной у вчерашнего адвоката или инженера. Миллионы крестьян бежали тогда в города из раскулаченных деревень во спасение собственных жизней, где-то и как-то устраивались на работу и начинали выпрашивать, вымаливать, выстаивать в бесконечных очередях бесконечных совучреждений пресловутые «ордера на жилплощадь», чтобы создать семью, родить детей и жить простите, существовать в вечном бесправии и вечном страхе перед завтрашним днем.
Но жилплощадь не предусматривала рождения детей, учитывая только их наличие на момент выдачи ордера. И традиционно многодетные крестьянские семьи вынуждены были пересматривать свой менталитет, прикидывая, рожать еще одного или не рожать, уж и не мечтая о том, чтобы взять к себе деда или бабку в помощь работающей матери. А не работать она не могла, потому что в массе своей отец-работник в одиночку никак не мог прокормить собственной семьи. И первые поколения советских людей оказались лишенными не только материнской ласки и отцовского наставления, но и традиционного семейного воспитания. Ясли и детские сады только-только нарождались, их катастрофически не хватало, и школы вынуждены были повсеместно открывать «нулевки» подготовительные классы для абсолютно неграмотных детей. Мое поколение поколение участников войны хорошо помнит и крохотные пайки хлеба, и детство во дворах и на улицах, и «нулевки» перед зачислением в первый класс.
Даром выдаваемые «жилплощади» никоим образом не являлись собственностью получивших их счастливчиков: в них лишь «прописывались».
Да и какая собственность могла быть у советского человека, когда Конституцией признавалась только собственность личная. Штаны, рубаха, сапоги да юбки. Еще до войны велосипеды и ламповые радиоприемники ходили в ранге роскоши, почему, вероятно, и были отобраны у населения сразу же после фашистского вторжения. Правда, временно, под расписку, но мне неизвестна ни одна семья, получившая по этим распискам конфискованное имущество. Может быть, где-то, кому-то дело не в этом.
Дело в том, что все мы, все население Советского Союза были рабами, поскольку наиболее емкое определение раба «человек, не имеющий собственности».
Но Советская власть заботливо избавила всех нас от какой бы то ни было частной собственности, и поэтому каждая семья зубами держалась за ее имитацию, то есть, за свою жилплощадь, а главное за прописку, без которой невозможно было устроиться на работу. А на практике это означало, что подрастающее поколение теряло право самостоятельного выбора: бесценность прописки, а, значит, жилплощади, не шла ни в какое сравнение с юными фантазиями о самостоятельном пути. Бесспорно, исключения бывали, но только как исключения: подавляющее большинство молодежи оставалось с родителями, которые старели рядом с ними на считанных метрах автоматически наследуемой бесценной жилплощади, поставив крест на собственных мечтах, собственной инициативе и, увы, очень часто на полноценной собственной семье. Представляете, какое количество воистину шекспировских трагедий разворачивалось (и разворачивается!) рядом с нами?