А что понимали под словом «море» наши предки? В олонецком и онежском диалектах «море» означало «озеро», то есть, прежде сего огромный водный бассейн. В «Житии Александра Невского» «морем» именуется Чудское озеро. Вряд ли будет большим преувеличением предположение, что в записи легенды о призвании варягов автор летописи употребил слово «море» в значении прежде всего большого водного пространства, которое требует не просто пересечения, как, скажем, река, но пути длительного и рискованного. Путешествия «За». За пределы привычной ойкумены, а на запад я ее покидаю, на восток, юг или север в данном случае безразлично. Главное далеко. Событие.
Да, скажет читатель, допустим. Но причем тут тогда варяги, из среды которых наши многомудрые предки решили избрать третейского судью для восстановления порядка?
Вопрос вполне закономерен, но вспомните, как характеризует русов готский историк Иордан в третьем пункте своих предупреждений о принципиальной разнице между русами и славянами? По его словам, русы занимались грабежом торговых караванов. То есть, с точки зрения нормальным трудом кормящихся народов были теми же варягами, только оседлыми, выходящими на промысел с началом навигации, а зиму проводящими не на тоскливых варяжских зимовьях, а в городах и селах со своими женами и семьями. Может быть именно по этой причине наша летопись и разъясняет, что они не шведы, не норманы, не англы, то есть, не народы, живущие праведными трудами и лишь время от времени выбрасывающие из своей среды орды «криминальной», как мы сказали бы сегодня, молодежи. Нет, они именно РУСЫ. Они живут пиратским ремеслом, не отходя далеко от домашних очагов.
в Хазарию и даже в Закавказье. Тут, наконец, и объяснение деления жителей Киевской Руси на славян и русов, старательно подчеркиваемое в летописи, которое исчезает только в третьем поколении после прихода Олега с войском в Киев, и древнегерманские имена дипломатов, подписавших договор с Византией под красноречивым обозначением «мы от рода русского» после похода Олега на Царьград, и многое, многое другое, к чему мы еще вернемся.
Поэтому я позволю себе придерживаться этой гипотезы. Кроме всего прочего, я исхожу из того, что цель моей работы не историческое исследование, а популярное изложение русской истории с максимальной многовариантностью возможных причин и следствий ее ключевых событий. Мне кажется, что свойственный нам комплекс национальной неполноценности надо преодолевать не в пустопорожних спорах, а в понимании, что записанная история всегда есть документ политический, то есть, выражаясь языком современным, ангажированный («ангажировать» (фр.) приглашать, заключать контракт, например, с артистом). Иными словами, работа эта всегда была негласно договорной с оплатой либо денежной, либо борзыми щенками. У нас, на Руси, летописцев ангажировала, как правило, церковь со всеми, вытекающими отсюда последствиями в виде угодных заказчику мифов.
О, эти заумные споры между западниками и славянофилами! Бог весть, когда они начались, но уверен, что они так никогда и не закончатся, хотя в наших летописях ясно и недвусмысленно указано, что предки, не сладив с разноголосицей в Тройственном союзе новгородских словен, кривичей и угро-финнов, решили пригласить третейского судью. Выбор пал на варяга Рюрика, за которым послали посольство «К варягам, к руси». Пришел Рюрик, навел порядок, а заодно и подобрал упавшую власть.
Никого это тогда особо не беспокоило (возможно, потому, что они и слова-то такого не знали: «ПАТРИОТИЗМ»), но и в прошлом, и ныне почему-то не прекращаются утверждения, что вышеупомянутый Рюрик этот был славянином. И никто не дает себе труда обратить внимание, что имячко-то у него отнюдь не славянское, а древнегерманское. Хродриг, то есть, по-нынешнему, Родриго. Ну, ладно, Бог с ним, с Рюриком, но ведь и имена последующих владетельных киевских князей того же древнегерманского происхождения: Олег, Игорь, Ольга. С ними-то как быть? Ведь только внук Рюрика Святослав Игоревич наконец-таки приобрел славянское имя. И только со времен его сына, то есть, правнука Рюрика Владимира Святославича, летопись перестает противопоставлять славян русам, называя их единым народом.
Но вернемся в девятый век. В 879-м году умер Рюрик, передав, как сказано в летописи, княжение свое Олегу вместе с малолетним сыном Игорем. В Лаврентьевской летописи Олег назван родичем Рюрика, но иные списки этого не подтверждают, что представляется более правдоподобным.
Уж очень, как говорится, «видны уши» в утверждении Лаврентьевской летописи, то есть, следы заведомого заказа: правящая династия а правили Русью потомки Рюрика не должна прерываться, иначе теряется преемственность, а, следовательно, и законность наследования оказывается под вопросом. Олег собрал войско, подкрепил его наемными варягами и двинулся вниз, через волоки, к Днепру.
Он шел на Киев, в котором княжил то ли один Аскольд, то ли совместно с неким Диром. Относительно совместного правления в те суровые времена у меня есть серьезные сомнения, но сейчас об ином: кем он мог быть, этот узурпатор? Имя у него равно как и у его сомнительного соправителя Дира древнегерманское, летописи говорят, что эти захватчики стольного города полян были до этого боярами Рюрика, но что-то тут не совсем ясно. В то, весьма «крутое», выражаясь современным новоязом, время письменные договора заключали редко, а вот клятвы на верность сплошь да рядом. По-славянски клятва вождю называется рота: знакомо, неправда ли? Да, да, с тех времен эта «рота» и дожила до наших дней, обозначая единицу воинского подразделения (около ста человек), устную клятву которых вождь мог проконтролировать. Если бояре Рюрика Аскольд и Дир по согласию с ним решили отправиться в Киев, они обязаны были дать клятву исполнять его повеления. При подобных клятвах славяне клали перед собою оружие, а представители древнегерманских племен клали перед собою оружие, а представители древнегерманских племен вонзали перед собою меч и клали руки на его перекрестие: на некоторых иконах запечатлен именно момент клятвы. За нарушение клятвы безусловно следовала смертная казнь ослушника. Конечно, никакого аппарата полиции тогда не существовало, но уважение к клятвам подкреплялось необратимостью наказания за их нарушение. Имена клятвопреступников тотчас же становились известными