Тут и тут костры. У воды большой Купальца, в центре дерево с ленточками Толик, притащишь мне какую-нибудь вербу или вишню. Да любое тащи! Только не руби жалко, объявила она двум клубным парням, следующим за ней по пятам. А с тебя, Мика, колеса
Колеса? недоверчиво удивился тот.
Ты дурной, деревянные! От телеги! Их поджигают и с бура в речку катят. Они солнце символизируют. Купала ж солнцестояние, «макушка лета»! Автором кострик Краду там. На нем крестьяне ведьму Марену сжигали, а мы, с гордостью щегольнула она собственным ноу-хау, будем сжигать чучело Инквизиции!
Низкий речной ветерок гнал по пляжу растрепанную газету, испуганно теряющую по дороге свои листы.
Стой! Попалась! Подскочив к ней, Даша быстро прихлопнула ту ногой и расхохоталась. «Бульварчик» новенький Ну и че там пишут?
Подхватив остатки расхристанного еженедельника светской
хроники, Землепотрясная с любопытством оглядела обложку, фыркнула, увидав там вредное лицо певицы Вики, и от обиды с ходу перескочила на последнюю страницу.
Че-че?
Она энергично почесала нос ребром ладони.
Эта дурная привычка проявлялась каждый раз, когда Даша интенсивно задумывалась о че-мто. А задумывалась она гораздо чаще, чем это можно было предположить, исходя из ее манеры одеваться.
Где-где? На Андреевском? А че? Че бы и не? с живостью вопросила блондинка с гоголевской фамилией Чуб реку, «которую Гоголь любил». И, очевидно, оценив вялотекущие молчание Днепра как знак стопроцентного согласия, вытянула из декольте два разнополых носка один розовый, второй голубой. Слышите, обернулась Землепотрясная на ходу, уже устремившись в направлении драгоценных «джонидепповских» ботинок. Все, короче, обсудили! Если че, вечером еще пересечемся.
Глава третья, в которой пути трех героинь неожиданно пересекаются
Подобно воспетому московскому Арбату, Андреевский слыл в Киеве Меккой. В последний выходной весны официальный день Города народ наполнял спуск до краев, так что и соваться сюда было опасно: затолкают, замучат, сорвут с шеи золотую цепочку, порежут рюкзак Но и в будни солнечный Андреевский взвоз, соединяющий змеиным зигзагом Верхний и Нижний Город, кишел оживленным народцем, приценивавшимся к развешенным на стенах домов картинам, глиняным колокольчикам и свиньям, украшениям ручной работы и разложенным прямо на тротуаре престарелым и потрепанным книжкам.
На них взирала свысока поднебесная, изумрудно-голубая Андреевская церковь, в которой непутевая Проня так и не повенчалась с легкомысленным Голохвастовым; чуть ниже возвышался гордый и прекрасный «Замок Ричарда Львиное Сердце», построенный через семьсот лет после смерти своего коронованного хозяина, в стране, где тот никогда не бывал; а у подножия горы Уздыхальницы пристроился дом «постройки изумительной», в два этажа на улицу, а со двора в один
Однако, присмотревшись, ты вдруг понимал: все это лишь разноцветные и веселые декорации. И на едва ли не самой знаменитой улице Города половина домов, низкорослых и грустно насупившихся, построенных еще до сахарно-строительной горячки 1880-х годов, стоят нынче пустыми и нежилыми и, обиженно повернувшись спиной к проклятой Горе, смотрят на мир безжизненными черными окнами. Пуст второй дом, и пуст девятый, и двадцать второй, закутанный до самой крыши в зеленую строительную сеть, и двадцать шестой, с покосившимся в многолетнем обмороке фасадом, и двадцать, и тридцать четвертые Пуст вечно реконструируемый «Замок», и пустеет по ночам дом Турбиных, и «Музей одной улицы», и маленький театр «Колесо», и рестораны, и художественные галереи, и расходятся по домам приютившиеся на узких и крутых тротуарах торговцы. И того, кто на сломе веков хоть раз прошел в полночь по мертвому Андреевскому спуску, охватывало вдруг странное чувство, что улица эта нереальна и не улица даже, а призрак улицы
Притормозив у дома с многообещающей табличкой «Центрѣ Старокiевскаго колдовства на Подолѣ», Даша соскочила с железного «пони» и любовно похлопала его по лакированной «попе». Сдернув с плеч красную кожаную куртку, амазонка осталась в малозаметном топике, с трудом вмещавшем весьма заметную грудь, завешенную модной инсталляцией из проволоки, бисера, бус и стразов. Обилие грима на Дашином полудетском лице способно было насмерть испугать любого эстета. Впрочем, эстеты никогда не входили в число ее сексотипов Даша предпочитала мужчин нестандартных!
Чуб гордо выудила из кармана разноцветную тюбетейку и, увенчав ею добрую сотню белых косичек, самодовольно отметила закономерный фурор, который
произвело ее живописное появление среди уличных портретистов и прочих постоянных аборигенов летнего Андреевского. Затем подошла к табличке и с любопытством изучила приклеенный ниже листок бумаги:
ЛЮБОВНЫЕ ПРИВОРОТЫ И ОТВОРОТЫСНЯТИЕ СГЛАЗА
СНЯТИЕ ВЕНЦОВ БЕЗБРАЧИЯ
НАВЕДЕНИЕ ПОРЧИ НА ВРАГОВ и пр., и пр., и пр.
Прямо до конца коридора, потом три раза налево, пояснила ей флегматичная мисс Регистратура.
Посетительница двинулась в указанном направлении, поражаясь архитектурным странностям старого здания. Трижды свернув, коридор окончился дверью с надписью «Кылына», которую охраняла группа поцарапанных стульев. На одном из них сидел молодой мужчина огненно-рыжего окраса, уткнувшийся в крайне уместную для данного Города, улицы и места книгу «Мастер и Маргарита».