Роги не волосы, не отпадут
Сама аж от таких мыслей в удивление впала, а как выпала, то и обнаружила, что третий пирожок уж доедаю, да с компотиком.
Хозяин же суетится шкатулочки расставил ленты показывает, жемчуга перебирает бурштыны и фирузу пересыпает, будто горох какой.
А я гляжу на это благолепие и как-то вот не так на душе неправильно.
Пускай обижается Кирей, хоть весь на обиду изойдет, да только верну я ему жемчуга с фирузой и перстенечки, и ленты эти может, конечно, ему оно и не в убыток, но и мне с этих даров сердцу не прибывает. Одна тоска
Но о царевой благодарности Хозяин печалился зря.
ГЛАВА 26 О царевой благодарности
Третьего дня заявился ко мне самолично Еська. Сурьезный
такой. Лицом темен. Глазами скушен. Волосы зачесаны гладенько. Веснушки и те поблекли.
Матушка тебя видеть желает, сказал. И добавил мрачно: Поторопись
Я-то грешным делом и не докумекала, что за матушка у него. Оттого и пошла как есть. А что, платье на мне чистое, сама умытая, и волосы прибраны, не стыдно перед кем показаться.
А как твою матушку сюда пустили-то?
Вспомнилось, что в Акадэмию первые полгода сродственников не пущають, да и после дозволено бывать тут не всякому. Выходит, не холопских вовсе кровей Еськина матушка.
Ее не пустишь. Он глядел исключительно под ноги. И шел быстро, едва ли не бегом. Я вот не поспевала. Конечно, ходить-то ныне сама ходила, но так, чтобы вовсе споро, то нет.
Спустились мы на первую поверху от тогда-то и поняла я, про какую матушку Еська сказывал. Да и как не понять, коль дорогу рынды перегородили.
К царице мы. Еська вытащил из кармана бляху золоченую да под самый нос сунул. Рынды и расступились, словечка не сказавши. Идем, Зослава. Матушка не любит ждать
Матушка, значит
Оговорился или же
А царицыных людей туточки немерено. И рынды с палками своими, и боярыни, и старухи из праведных, и карлы с карлицами, и черный, будто обгоревший, человек, в перья ряженный всех разглядеть не успела.
Еська двери передо мною распахнул.
Иди, Зослава кланяйся.
И сам поклонился низенько, до самой земли.
Исполнил я твое пожелание, матушка.
Спасибо, Есилий, отвечал ему голосок мягонький. Иди, мальчик мой, погуляй пока а ты, сударыня Зослава, разогни спину.
Ага, когда б она так легко разгибалася. Ныне-то мне с собственным телом сладу нет, а еще оробела безмерно. Неужто взаправду царицу увижу?
Не поверит бабка!
Как есть не поверит!
Про царицу-то у нас всякого сказывали, и не ведаю я, что из того правда. Говаривали, будто бы царь наш, да продлит Божиня годы его, женился три раза. Первая его супружница, из Голштынии родом, прожила всего-то год, да и померла родами. Все целители бились-спасали, но, видать, сама Морена над нею стояла. Горе-то великое приключилось, и на всех землях велено было печалиться, молиться за душу царицы несчастное и младенчика ее, который всего-то день прожил. Шептались, что уродился он слаб и мал, а иные говаривали, что и о двух головах. Верно, когда б живым остался, дюже разумно правил бы. Царю-то две головы сподручней, нежели одну хотя ж, на какую тогда венец царский вздевать?
Или два сделали б?
Но не суть дело. Как час печали вышел, то и женился царь наш другим разом. Оно и верно, никак неможно, чтобы царю да без наследников быть. Пусть и поставлен он Божиней над иными людьми, но и он смертный. Выйдет несчастие, тогда и смуты не миновать. Взял на сей раз супружницу из своих, из боярских дочек. Семеро целителей ее глядели, а потом еще царева матушка, которая жива была, с иными сведущими бабами щупала, чтоб здорова была невестушка, задом велика и в грудях крепка. Глядели, но, видать, недоглядели. Десять годков прожил царь с супругою, да ходила она праздна, то ли проклял кто, то ли с рожденья пустоцветом была, но на одиннадцатый год боярское собрание в один голос постановило, что сие есть знак женское болезни, управиться с которою целители не способные. А стало быть, неможно и далее Светлолике царицею быть. Надлежно брак сей расторгнуть, пред ликом Божининым царя развенчати. О том постановлении и боярском указе, бабка помнила, в каждом городе кричали. И грамоты вешали для тех, кто читать способный.
Она же добавляла, что сие не по-людску, что, коль взял жену пустую, то с нею и живи да только у царей иные резоны. И развенчали, и выслали царицу в дальнее имение, а она возьми и не доедь. Не то грибами потравилася в придорожном трактире, не то на себя руки с позору наложила, не то и вовсе бояре отравили, чтоб царь свободен стал. Кто теперь разберет? В народе о том по сей день шепчутся, хотя ж знают, что за разговоры этакие и плетей получить недолго, а то и в остроге оказаться.
Я-то мыслю, что ежели б хотела она сама травиться с позору, то еще до указу сподобилась бы. А так к чему? Убивать ее? Так ведь лишена была Светлолика и звания царского, и многих привилегий, каковые царице положены. С грибами же дело такое, я их в трактирах не ем никогда: кто знает, как и где собирали их?
Однако не о грибах речь ныне.
Третьею царицею и стала Межена, а откудова она взялася, о том никто не ведает. Одного дня просто полетели по царству Росскому гонцы, разнесли весть прерадостную: женится царь! И загудели колокола при всех храмах. А в каждом селении, великом или малом, поставлено было угощение: мужчинам от тринадцати годочков стопка царская, а женщинам и детям пряник