Всем разойтись. Старостам провести перекличку. Список отсутствующих разместить в классах временно четвертый и пятый курсы нейтрализация
От же диво.
Стояла и слушала, а слышала через слово, разумела и того меньше. И когда меня тронули за руку, удивилась, откуда взялася та девица в темно-зеленом платье.
Отпусти его, это я по губам прочла, а не услышала, только тогда и вспомнила про парня, которого из комнаты той вынесла.
Живой ли?
Живой
Хоть и скатился с плеча на землю кулем, девица только охнула да на меня зыркнула недобро. А что? Я б положила осторожней, да сама еле стою и плеча правого вовсе не ощущаю, будто и нету его и руки нету и вовсе землица качается черно-белая, снегом припорошенная да только снега того и не осталось. Сбили его ногами, смешали с грязью.
Незадача
В городе снега чистого не отыскать, а мне, быть может, и полегчало бы, когда б снегом лицо омыть. А парня я знаю
Евстигней.
Надо же а у меня и удивиться сил не осталось
вовсе сил не осталось, только и могу, что стоять да глядеть, как хлопочут над Евстигнеем девки-целительницы, а после теснит их сама Люциана Береславовна, и хмурится, и губами шевелит, пальцами заклятье хитрое прядет и девки глядят на нее, дыхание затаив
Еська рядом мнется, головою рыжей трясет.
Евсей тут же и прочие и как вышло, что бросили? Они ж завсегда, почитай, вшестером и только тем разом, когда с боярынею на рынке а другого такого случая и не упомню, чтобы кто-то один остался
Лойко мрачен.
Илья еще мрачнее, насупился, сделавшись похожим на ворона кладбищенского. Игнат переминается, взгляд переводит с Евстигнея на меня, а с меня на Арея. Тоже не ушел, стоит в стороночке будто бы, смотрит. Губу закусил до крови
Зослава. Меня позвали издали.
Обернулась.
Не издали. Рядышком Кирей встал, кланяется я бы тоже поклонилась, да боюся, что, если хоть мизинчиком двину, то и упаду.
С вами Он осекся, наклонился, и лицо стало таким от недобрым стало лицо.
Пальцы в щеки мои впились.
И когти не убрал, ирод этакий, чтоб ему роги узлом завернулись. Правда, пожелание мое, от сердца данное, исполняться не спешило. А Кирей наклонился к самому лицу
Надо же, и от него медом пахло, тем самым, неправильным, который слишком уж сладок.
Глаза увидела я желтые, птичьи будто, со зрачочком узеньким.
И нос-клюв.
И губу, которая задралась, белые десны обнажив. И зубы белые, ровные небось, за такие на рынке рублей пять дали бы.
Егор! Емельян! на голос его подскочили двое.
Близнецы.
Нет, они не говорили, что близнецы, но как-то сходства помеж ними было больше, нежели серед других.
Проводите боярыню к целителям
Куда мне идти-то?
К каким целителям не дойду, нехай простит Божиня за слабость как есть, не дойду не способная я ныне на прогулку. Вона, целителей целая поляна, хотя ж все и Евстигнеем занятые, но ежели попросить кого, то и на меня в полглазика глянут.
Да только объяснить Кирею не вышло, он уже от меня отвернулся.
Над Ареем навис коршуном диким.
Жуть.
Мальчишка! Рык его грозный прокатился по полю, заполонил все пространство, породивши в моей голове тягостное гудение, будто не голова это вовсе, но колокол. О чем ты только думал?!
И ответа не дожидаясь, ударил.
Как стоял. С размаху.
Кулаком в зубы.
Арей, дурень этакий, уклоняться не стал. Мог бы, я ж знаю, а тут я крикнуть хотела, чтоб разняли, да земля вновь подо мною закачалась, заходила ходуном да и сбросила с широкое своей спины. И не миновать бы мне свидания с лужею, но упасть не позволили.
К целителям, строго сказал Егор.
А может, и Емельян кто их разберет, бесов рыжих.
Под ручки белые подхватили, поволокли, и мне бы радоваться, что волокли с обхождением, не за ноги, да только не шел из головы Киреев лютый рык.
Бледное неживое лицо Евстигнея, которому ни целительницы, ни боярыня не помогли и дым этот огонь Ареев мы бы без того огня точно не выбрались бы. Да вот только откуда Арей взялся в том коридоре? Шел ведь точно шел.
Наверх.
И не меня искал вовсе. Удивился, увидевши додумать у меня не вышло. Разум вовсе поплыл, стало вдруг так хорошо, как никогда-то и не бывает. Увидала я себя словно со стороны, будто бы лужок, зеленою травкой поросший, в ней одуванчиков цвет золотыми рублями рассыпан и бегу я, чую босыми ногами, что травка мягкая-премягкая.
Воздух сладок.
Мед, а не воздух. И тепло так, но не спекотно, как оно на летней заре бывает а я вот бегу, знаю, что надо бы успеть, что ждет меня и не чает дождаться тот, кто судьба моя есть.
И спешу к нему, а не успеваю. Уже и лечу по-над травой, вижу его не человека тень яркую, солнечным светом окутанную, будто пламенем. Кричу, чтоб дождался. А он только головой качает печально.
Не время еще.
И лица-то не разглядела, дурища этакая.
ГЛАВА 24, где речь идет о целителях и опасных вопросах
Но я отвела.
Тогда-то и увидала, что комната, в которой пребываю, велика. Что лавок в ней с полдюжины стоит, да только иные застланы покрывальцами ткаными. Меж лавками половички лежат.
Тихо.
Чисто.
Благостно.
А у меня слабость страшенная, позвать бы кого, но не могу. Только рот разеваю рыбиною да языком своим же едва ль не давлюся. Но вовсе подавиться не позволили, скрипнула дверца, и в комнате показалась знакомая старушка, которая на экзаменациях сидела. А я уж, признаться, и увидеть ее не чаяла.