захирел он.
ее прадед пил крепко а дед все шику столичного желал, оттого и драл с холопов по семь шкур, чтоб платили за посуду серебряную, за ковры азарские, за иное какое баловство, и мерли холопы, безлюдели земли. Он их, обезлюдевших, продавал.
отец же и вовсе только умел, что вздыхать по прошлым славным денькам да пить втихую. А матушка нарядов ждала последнее спустили и семеро дочек, да кому они нужны, без приданого-то? У нее-то, средней, махонький дар выявился, все надежда какая, шанс на жизнь. И шанс этот она не упустит. И служить будет, и выслуживаться
Боярыня, говоришь, ждет? Нехорошо Я отвела взгляд.
Стыдно было.
Неправильно это, за людьми подглядывать. Еще так, когда в самую суть, самую душу. И злость мне понятна, и обида.
И недоверие ее.
Но справилась с собой боярыня Изима, голову подняла, плечи расправила. Не шла плыла лебедушкой. Руки в локоточках присогнуты, рукава шелковые с них струятся, юбки расшитые шуршат и сама-то хороша, тонка, стройна, что березка молодая.
Вздумаешь сказать кому, что увидела, со свету сживу. Ко мне она не повернулась даже, знала, что иду следом.
И говорила тихо.
А ничего-то я не видела разве что колечко свое ты в мыльне оставила. Спроси у хозяина, посули ему хлеба, он и вернет.
Фыркнула кошкою рассерженной. И плечиком дернула.
Промолчала.
С боярыней подобные шутки шутить не вздумай только. Голос ее меж тем потеплел. Велимира, не я, подобной вольности не простит.
ГЛАВА 21 О тяжкой жизни боярской
И в дверцу резную постучалась.
Ей и отворили.
Проходи, девка и помни, что тебе милость великую оказали. Сама-то у дверей осталась.
Вошла я. Огляделась вот оно как все студиозусы меж собою равны, но гляжу я, что иные равнее прочих. Покои у боярыни Велимиры не чета моим
Проходи, Зослава, не чинись.
Комната огромная, пол шкурами медвежьими застлан, для теплоты, стало быть. Стены убраны коврами шелковыми, расшитыми. Да такими дивными, каких я от веку не видала. Тут тебе и гора вздымается, а на вершине самой ее сосна кривобокая, клонится, тянет ветви в пропасть а рядом змей-цмок вьется, раскрывает крыла узорчатые, щерится улыбкою да глядит на меня желтыми глазами.
Не глядит приглядывается.
Тронь такого, выскочит-выпрыгнет, вопьется когтями своими кривыми да, заклекотав по-петушиному, в ковер и утянет.
А вот ветка вишневая дрожит на невидимом ветру
Нравится? боярыня Велимира сама ко мне подошла. Их батюшке из-за моря привезли, из земли, где живут люди с желтыми лицами.
Неужто такие бывают?
Но тут же устыдилась я своих сомнений. Небось, раз азары есть да берендеи, отчего б не быть желтолицым людям? Велик мир. И много у Божини детей в нем.
А это из Саксонии
Вдоль стен стояли сундуки резные, дубовые. Одни с покатыми крышками, с замками блискучими, другие низенькие да подушками придавленные, стало быть, чтоб сиделось сподручней.
Были в покоях боярыни Велимиры и лапки.
И креслица.
И даже скамеечка махонькая, на которую надобно ноги ставить, чтоб отдых им был.
Имелся и стол со столешницею каменной, резною, с ящичками, где и бумага лежала, и перья железные, и чернильницы. И столик иной, девичий, с маслами да притираниями всякими, с зеркалом венецианским, которое мне Велимира протянула, сказав:
Посмотри.
Я и взглянула, о чем пожалела сразу. Нет, мне случалось себя видеть, что в реке аль в ведре с водою поутряни, еще и бронзовое зеркальце имелось, гладенькое, да только
В боярынином зеркале я была иной.
Некрасивой?
Нехорошей.
Лицо круглое, будто бы распухшее. Кожа темна, а еще и веснушки на носу проступили. И сам нос какой-то вот у боярыни востренький, хорошенький, мой же сидит шишка шишкой.
Это батюшке купцы кланялись, заморские, желали торг вести. Присядь, Зослава. Велимира указала мне на лавку. Беседа у меня к тебе имеется.
Сама-то она в домашнем, простом платье, гляделась величаво.
И я лишь вздохнула, небось, мне-то этакой красавицею никогда не стать. Лицо у Велимиры и без белил белое, бровь без сурьмы темная да вразлет.
Глаз синий.
Яркий.
В ушах аккуратненьких серьги с фирузой покачиваются, а шею ожерелье-змея обвила, сама из фирузы, а глаза бурштын, яркие, аккурат как у вышитого змея.
Вот, Зослава, возьми. Выпей. Велимира самолично подняла кувшин с тонким горлом, тоже, видать, заморский, у нас этаких не делают. Разливала она по стеклянным кубкам вино и мне подавала с поклоном, будто бы равной. И скажи, вправду ли ты берендеевой крови, как о том бают?
Сама она вино пригубила чуть.
Я попробовала.
Кислое.
Мне больше по нраву взвар, да чтоб на меду иль медовуха, а это
Дед мой берендеем был, сказала я. Отчего б и нет? Небось, не тайна сие страшная, да и стыдиться тут нечего.
Дед хорошо понятно тогда угощайся. Велимира подвинула блюдо с орешками, в меду варенными. Вот до такого я великая охотница.
Бабка говорила, что это у меня от деда, тот, мол, тоже сластеною был.
Скажи, Зослава, ты ведь сюда не только за учебою явилась? Мужа ищешь?
А кто не ищет?
И то верно. Велимира вдруг улыбнулась, не как боярыня, но искренне. Но хоть кто-то в том признался открыто, а то все выдумывают, изобретают