Принимает.
Боль сладка.
Зослава, постарайся вернуться, слышишь?
Не хочу возвращаться.
Я танцую иначе, чем девки, которые на летний перелом хороводы водят пламени хороводы не нужны, а нужно
Зослава!
Я почти добралась, дотянулась, обвила змеем-полозом, приникла жадным ртом к нему, тому, который не желал делиться силой, жалел, как жалеют люди ну и пусть я бы забрала сама бы забрала все, что мне надобно
И глаза его видела, пережженные.
И страх в них. Он меня-нынешнюю лишь развеселил. Пускай страх сладок, как еловая, просмоленная ветвь, что вспыхивает, лишь коснувшись короны костра.
Зослава, не надо
Он мог бежать, а не побежал.
И я остановилась.
Глядя в эти пережженные глаза, остановилась.
Сама.
Что я творю?
Покачнулась почти вернулась, ставши человеком, пусть пламя во мне ревело немым голосом, буде бы человек слабая подлая тварь и я смешна, если хочу такою остаться.
А в следующий миг между мной и Ареем выросла стена слепящего огня.
Прекрати! Я слышала голос, но не смела отвести взгляд от этого, нового пламени, которое было сильным, сильнее моего. И уже меня саму тянуло склониться.
Поддаться.
Стать частью чего-то, несоизмеримо большего.
Искра к искре как то заповедано было от сотворения мира.
Кирей, ты ее
Замолчи.
Голос-удар. И наваждение уходит, оставляя меня совершенно без сил. Наверное, я бы упала, да не позволили.
Подхватили.
Усадили.
Куда ты полез, мальчишка!
Я смотрела.
Видела.
Понимала ли, что происходит? Навряд ли. В голове моей еще мешались что огонь колдовской, что голоса. И солнечный свет, невероятно яркий, от которого глаза слезились да появлялось желание вовсе спрятаться под лавку, прятал сожженную столовую.
Сожженную ли?
Все было как прежде вот стена, расписанная березками стол и скатерть цела пироги обуглились, но и только.
Пей. К губам поднесли стакан, я попыталась вывернуться, потому как огонь не любит воду, а я помнила, что еще недавно была огнем, но увернуться не позволили. Пей. Так надо.
Евсей?
Евстигней?
Еська всех назвали, спрятали одного меж многих хитро, да как бы самих себя перехитрить не вышло путается все, что нитки старые, которые клубками в бабкиной корзинке. Она мне шалю обещалась связать, чтобы кружевом, чтобы с цветами. Бабка-то моя мастерица, каких поискать.
А в чашке отвар травяной, горький. На вкус я различила мелиссу, чернокорень и еще бадьянов лист, который, судя по отвратному запаху, брали верно, на третью ночь после новолуния.
Мерзость.
Зато в голове прояснение наступает. И стыдно становится до того стыдно, что
Как вы ее вообще выпустили? Арей тут же, стоит, руку к носу прижавши, да только помогает слабо. Кровь идет, да какая-то розовая, будто бы и не только из носу, вон, из уха поползла.
К целителям! рявкнул Архип Полуэктович, и взгляд его был тяжел, до того тяжел, что желание спрятаться под лавкой сделалось почти неодолимым. И после поговорим, гер-рой проводите
Никто не шелохнулся.
Я сам, Арей руку от лица отнял, но кровь полилась, что водица. Я
Евстигней. Лойко
На лице боярина появилась такая тоска смертная, что прямо жаль его, бедолажного, стало.
Сам он сам ты этакою манерою на погост отправишься, проворчал Архип Полуэктович, но уже не зло, скорее устало. Теперь ты
Я вдруг поняла, что сижу не сама, держат меня.
Кирей держит.
И видать, что дается ему это немалым трудом, вон, побелел весь, а глаза и вовсе черными сделались, как то самое пламя
Отпусти.
Но
Зося, ты слышишь меня?
Да.
И понимаешь, кто я?
Понимаю. Как не понять. Чай, не блажная
Еська засмеялся, тоненько так, нервически.
А это, Зосенька, еще как поглядеть блажные, оне побезопасней будут. Отпусти, Кирей. Видишь, вернулась она.
И азарин руки разжал, сам же покачнулся и, верно, когда б не плечо
Евсеево, не устоял бы.
Спасибо.
Не за что, хмыкнул Евсей. Садись. И пей.
Плеснул в мою чашку из фляги да в руки Киреевы сунул.
Что со мною было? Стыдно глядеть наставнику в глаза, да только дед меня учил, что, коль натворила беды, то будь добра ответить.
Сила в тебе, Зосенька, проснулась Архип Полуэктович потер глаза. Не вини себя. Мой недогляд пошли, Зосенька.
Куда?
Отдохнуть тебе надобно. Отлежаться денек-другой, пока сила не успокоится
Хотела я ответить, что и без отдыха ладно будет, да смолчала.
Не винить себя?
А кого тогда это ж во мне огонь вдруг появился, и не ушел, тлеют угли, подернулись пеплом, но живые. Чую их. И тронь, дунь на такие, проснутся, брызнут живыми искрами, а то и вовсе полетят
Зослава! Жесткий голос наставника заставил очнуться. Нельзя спать, Зослава сила сожрет.
ГЛАВА 19 О силе
Видать, из таких Жихариха наша, старуха пресклочная, которая и мужа свела в могилу, и сынов, не говоря уж о невестках, всех пережила, а ныне одна дни свои мучит. Да что там мучит, бродит по селу, ищет, с кем бы полаяться, потому как мирная жизнь ей крепко не по нраву. Жихарихи сторонятся. Глаз у нее недобрый, глянет искосу, с прищуром, сплюнет под ноги, а после что у молодухи волос полез, что на лице чирье повыскакивало, а младенчики кричать начинают, да так, что прям криком заходятся.