Судебная реформа будет. Подождите.
Вы уверены, Ваше Высочество?
Абсолютно. Лет через 57.
Долго ждать.
Не всё сразу, Алексей Михайлович. Это слишком серьезно, чтобы учредить одним указом.
Да, Ваше Высочество это работа не для одного человека. Поэтому нужно образовать хозяйственно-распорядительное управление, общее для всех сословий, основанное на выборном начале.
Алексей Михайлович, называйте вещи своими имени. Я вас точно никуда не сошлю. А вот папа́ не готов к парламенту. Мне ли не знать! Буду писать вам письма, если окажетесь на гауптвахте. Если, конечно, не в соседней камере. Ну, тогда будем перестукиваться.
Унковский усмехнулся.
Мы ничего противозаконного не делаем.
В нашей стране это не всегда спасает, возразил Саша.
К сожалению, да, согласился Унковский. И последнее. Надо дать возможность обществу путем печатной гласности доводить до сведения верховной власти недостатки и злоупотребления местного управления.
Почему же только местного? поинтересовался Саша. Свобода слова так свобода слова! Я-то подписываюсь под этим, Алексей Михайлович. Только папа́, к сожалению, не подпишется.
Они уже подъезжали к вокзалу.
Я хотел бы пересказать вашу программу государю в качестве мнения части дворянства, сказал Саша. Я могу на вас ссылаться?
Да, конечно.
Тогда до встречи в Алексеевском равелине.
Не думаю, что настолько
Будет надеяться, сказал Саша.
Тем временем карета остановилась. Они спустились на мостовую.
И Саша пожал руку Алексею Михайловичу.
Спасибо, что выслушали, сказал Унковский.
Вас было гораздо приятнее слушать, чем князя Гагарина, несмотря на успехи его клубничного бизнеса.
Саша подумал о том, что оба встреченные сегодня предводителя дворянства совсем не похожи на Воробьянинова Ипполита Матвеевича. То ли народ измельчает в ближайшие полвека, то ли образ у Ильфа и Петрова получился совершенно карикатурным. Кису Воробьянинова можно было представить цитирующим малоизвестных поэтов эпохи декаданса, но не Торквиля. Да и подписаться под либеральной программой Унковского он бы вряд ли решился. А Унковского невозможно было представить просящим милостыню на трех языках. Он бы лучше в Белую армию пошёл.
Спасибо за поддержку, сказал Саша. Нам памятники-то не поставят, Алексей Михайлович. А если и поставят, то снесут. На русской земле памятники либералам долго не стоят. У нас предпочитают либо бунтовщиков, либо холопов, либо тиранов.
Почему вы так думаете?
Потому что русский человек всегда ищет в свободе что-то ещё, кроме неё самой: то разгула, то власти, то земли, то денег, то покоя. А свобода это только свобода. И больше ничего.
В советской школе Сашу научили, что крестьянская реформа была проведена в интересах помещиков. А она вообще не в их интересах. Даже либеральные Унковские недовольны величиной крестьянских наделов: больно велики.
И Саша вспомнил карикатуру в учебнике истории, где крестьянин стоит на своем наделе одной ногой, потому что вторую поставить некуда.
Как же трудно царю проскочить
в игольное ушко между крестьянским бунтом и дворянским заговором!
Возле поезда собралась толпа: его знакомые студенты, полузнакомые студенты и совсем незнакомые, ректор Альфонский, Морозовы, Гучков, Солдатенков, Крестовников, Мамонтов. В утечке информации Саша был склонен винить купечество.
Младшая тигрица Мария Федоровна держала высокую серебряную клетку, в которой вместо канарейки свернулся клубочком маленький рыжий котенок, судя по степени пушистости, родственник того роскошного котяры, который спал у Саши в ногах, когда он гостил у семейства Саввы Васильевича.
Это вам, Ваше Императорское Высочество! с поклоном сказала тигрица.
Котёнок вскочил на лапы, выгнул спину и зашипел. А Саша вспомнил соответствующую сцену из мультфильма про Малыша и Карлсона, где Фрекен Бок приносит кошку Матильду в похожей клетке.
На этом подарки не закончились.
Ректор Альфонский преподнёс трехтомник Джона Локка на английском языке и графический портрет философа, а Гучков лучшую шаль со своей фабрики для государыни и целый набор свертков с тканями для августейшей фамилии.
Мама́, вроде, шалей не носила, но маркетинговый приём Саша оценил. Сам бы так сделал.
Он оставил себе кота и первый том Локка на почитать в дороге, а остальное поручил камердинеру Кошеву.
Вещи с нами? на всякий случай спросил Гогель.
Так точно, Ваше Превосходительство! отчитался камердинер. Все на месте.
Они сели на бархатные сиденья купе, дебаркадер, платформа и толпа провожающих поплыли назад, а в приоткрытое окно подул теплый вечерний ветер.
Вдоль дороги шумели леса с последними отцветающими рябинами и зацветающими липами, и воздух был наполнен их сладковатым ароматом, смешанным с запахом хвои и одуванчиков.
Саша откинулся на сиденье и открыл Локка. « Two Treatises of Government», гласило название. То есть «Два трактата о правлении». Тот самый труд, за который Джон Локк считается отцом политического либерализма. Альфонский знал, чем угодить гостю.
Тут кот поднял голову, навострил уши, сказал: «Мяу!» и поскреб когтями пол в клетке.
Как назовете, Александр Александрович? поинтересовался Гогель.