Здесь действительно была вся наша застава. Все пять человек кроме меня и Бобрикова.
Компактно они тут живут, заметил я.
Не то слово, засмеялся Бобриков. Местность такая! Почва бесплодная, воды мало так что сельского хозяйства нет и в ближайшее время не предвидится. Прирост населения небольшой, а если уж кто-то решит податься на поиски лучшей жизни, так не огород станет городить, просто уедет.
Не может большой город существовать в изоляции, упрямо сказал я. Нужна инфраструктура. Сколько, ты говорил, там народа? Миллион?
Почти, кивнул Бобриков. Шел он легко, быстро, я хоть и моложе его в два раза, но едва успевал. Плюс-минус сто тысяч. А изоляции у него никакой нет, тут ты прав, сам по себе он бы не выжил.
Я хлопнул ладонью по голым плечам, сгоняя назойливую мошкару. Та вроде бы не кусалась, но охотно липла к коже, видимо, ей был по вкусу соленый человеческий пот.
Но тогда откуда-то должны привозить начал я. И замолчал потому что услышал и увидел ответ на свой вопрос.
Прямо по степи неторопливо ползла исполинская серая щетинистая «гусеница». Валили вверх клубы черного дыма, то усиливаясь, то ослабевая. Послышался перестук колес.
Мать моя выдохнул я. Это же бронепоезд!
Он самый, сказал с довольным видом Бобриков. «Король Атинг», если не ошибаюсь. Был у них в незапамятные времена такой фольклорно-исторический персонаж или не был, кто его разберет? Что-то вроде нашего Артура, только без круглых столов и Грааля.
«Гусеница» приближалась. Это был самый натуральный бронепоезд, как в фильмах про первую мировую войну. Серые листы тяжелой брони, заклепки с блюдце величиной, забранный решеткой прожектор впереди, стволы пулеметов и пушек, торчащие во все стороны Паровоз, тендер, две или три открытых платформы с какими-то грузами и десяток вагонов с орудиями. Бронепоезд проходил от нас метрах в трехстах. Приближаясь, он дал короткий гудок вверх ударила струя прозрачного пара. Старик помахал бронепоезду рукой, я тоже невольно поднял руку в приветственном жесте.
А следом за бронепоездом пошли составы. Пять длиннющих составов, уже без всякой брони и пушек, просто грузовые вагоны. Поезда шли, на мой взгляд, до опасного близко друг к другу, но, видимо, так здесь было принято. Замыкал этот странный железнодорожный караван еще один «бронепоезд», только совсем крошечный паровоз, тендер и один вагон.
Вот так и снабжают Антарию, сказал Бобриков. Тут много веток сходится, везут отовсюду. Это еще не самая оживленная трасса Ну, пошли!
Мы двинулись вперед и миновали пути на вид самые обычные, одноколейные, с просмоленными черными шпалами и блестящими отполированными рельсами. Поезда укатили к горам, а мы двинулись под углом к путям, к небольшому холму, на вершине которого темнело каменное строение, обнесенное высоким забором. Была там и сторожевая вышка, только на ней никого не было.
Застава, сказал Бобриков. Шестнадцатая пограничная застава Клондала. Добро пожаловать!
И много вас тут? спросил я со скепсисом.
Ты будешь седьмым, усмехнулся Бобриков.
Если буду, уточнил я.
Да куда ты денешься, засмеялся он. Я тебя насквозь вижу. Будешь ты у нас седьмым, Ударник
Ударник! завопил Дед. Живой! А-а-а!
Он бросился ко мне и, под всеобщий хохот, буквально повис на шее. Я обернулся на Старика, потом посмотрел на остальных Ведьму, Кальку, Иван Иваныча, Скрипача. Дед болтался на мне, поджав ноги, чтобы не мешали работать живым грузом.
Вы чего-то налили ребенку? поинтересовался я. С чего такая экспрессия?
Ну что ты, Ударник, как можно, возмутилась Ведьма. Мальчику четырнадцать лет, зачем ему пить алкоголь? У него своей дури много.
Я отцепил от себя дурачащегося Деда, отодвинул на расстояние вытянутой руки и с любопытством на него посмотрел.
Ты чего, Ударник смутился подросток.
Да прикольно вас всех видеть, сказал я. Такими вот обычными.
Здесь, на нашей обычной Земле, все мы и впрямь выглядели совершенно заурядными. Я всегда гадал, чувствуется ли по мне тот образ жизни, который я веду? Судя по товарищам ни в малейшей мере.
Деду и впрямь было четырнадцать. И был он совершенно обычным подростком джинсы, кроссовки, умеренно длинные волосы, какой-то плеер, прицепленный к карману рубашки. Обычное лицо, еще детское, но уже с рождающимися в нем мужскими чертами. Такие подростки могут быть как примерными учениками, гордостью родителей и учителей, так и абсолютными раздолбаями и хулиганами, а то, увы, и бандитами. И то, что Дед с десяти лет ходит порталами в Центрум, уже два года как заслужил право на работу в одиночку, а год назад хладнокровно убил человека пусть даже это был бандит, первым стрелявший в него, никак на нем не отразилось. Пацан и пацан.
Ведьма и Калька сидели рядышком в одном кресле, достаточно широком, чтобы вместить сухонькую старушку и хрупкую девушку. По сравнению со Стариком Ведьма, конечно, молода. Ей чуть-чуть за шестьдесят. Но у нее такой вид старушечий. Нет, это не неухоженность, дряблость кожи, неопрятность одежды или седина. Волосы она красит, одевается стильно, за собой следит, кожа у нее гладкая. (И я подозреваю, что дело тут не в дорогих земных кремах, а в кое-какой контрабанде, которую мы обязаны пресекать в Центруме и уничтожать. В конце концов, вымазать крем из вытяжки желез стеллеровой коровы на собственное лицо это ведь тоже способ уничтожить контрабанду?) Но что-то в Ведьме вопиет: «Я старуха! Я вредная злая старуха! Хуже, чем Шапокляк! Почти как Гингема!» Таких очень легко представить склочной соседкой, неприятной дальней родственницей или учительницей-мегерой, но никак не доброй старушенцией, нянчащей внуков. Но на самом деле Ведьма не злая. Она и не добрая, конечно. Она обычная. Просто так выглядит.