Он тяжело вздохнул, выглянул в окно. Подозвал начальника охраны, какого-то безусого прапорщика, спешно произведенного из унтеров.
Что за жестокость, милостивый государь? голос Чернышева был нарочито спокоен, но в нем слышались стальные нотки. Вы полагаете, битьем и руганью вы добьетесь порядка? После того, как ваши люди плетками охаживают мещан и крестьян, те потом валом идут в армию самозванца! Уж не этому ли вы способствуете?
Прапорщик что-то залепетал в ответ, покраснел, но Чернышев его уже не слушал кортеж, включая тащившуюся следом за императорской карету с братьями Паниными, решившими разделить судьбу с Екатериной, сдвинулся и медленно выехал на мост. Министр снова отвернулся к окну, и лицо его было мрачно.
Екатерина прислушивалась к этому разговору с тяжелым сердцем. Чернышев прав. Жестокость порождает жестокость. И ненависть. Эту простую истину она, казалось, забыла в последние годы, ослепленная властью и лестью. А Емелька Емелька этим пользуется. Он ведь не только кнутом действует. Он и пряником манит. Свободой, землей, отменой податей И народ идет за ним. Не только чернь, но и
В этот самый момент, когда она пыталась уловить ускользающую мысль, мир взорвался.
Оглушительный грохот ударил по ушам, земля под каретой содрогнулась и вздыбилась. Мост, казалось, подпрыгнул в нескольких местах одновременно, словно гигантское чудовище вырвалось из речных глубин. Крики ужаса потонули в реве пламени и треске ломающегося дерева. Карету подбросило, швырнуло в сторону. Екатерина почувствовала, как ее тело отрывается от сиденья, ударяется обо что-то твердое. Мир перевернулся. Вода Холодная, мутная вода Луги сомкнулась над головой.
Последняя мысль, вспыхнувшая в угасающем сознании, была до смешного обыденной, почти спокойной на фоне этого ада:
«Как все глупо»
И потом темнота.
Весь июль по Петербургу шастали глашатаи и собирали дворянское ополчение. Не конное, не волонтерское, что плетется позади воинских колонн и на поле боя годится разве что на преследование бегущего врага. Пехотное ополчение вот на что был расчет. На тысячи отставников с реальным боевым опытом, но, поддавшись искусу «Манифеста о вольности дворянства», бросивших службу и разбежавшихся по своим имениям. Отчего ж их не поставить в строй, когда тяжелая година наступила?
Так рассуждал Захар Григорьевич Чернышев, задерганный до крайности необходимостью решить одновременно две задачи: и заслон в Финляндии супротив шведа учредить, и подготовить ударный кулак для похода на Москву. Оружия в Арсенале хранилось с избытком, но попытки собрать боеспособные части с северо-запада Российской империи с помощью рекрутчины дали исключительно слабый результат. Полки появились но что то были за полки Видимость одна, их учить и учить. И тогда в голову графа пришла нетривиальная мысль А что если собрать те же полки, но из отставных офицеров, число которых росло в столице не по дням, а по часам Сбежали от мужицких погромов? Пора им и ответить, как положено настоящим мужчинам, а не прятаться за женину юбку!
Двадцать тысяч помещиков-отставников и просто волонтеров, проживавших в Петербурге и его окрестностях, удалось поставить под ружье. Полковники превратились в командиров батальонов и рот, премьер-
и секунд-майоры взводов, а чины поменьше, капитаны да поручики, составили костяк войска, выбрав себе должности сержантов, фурьеров, капралов и ефрейторов. А то и, наряду с подпоручиками и прапорщиками и бесчисленной толпой дворянских недорослей, просто встали в строй рядовыми.
Недоросли Вот же напасть! Кто их готовили к ратной службе?
Прельщались мы одной суетою, сетовали их отцы, успевшие потянуть лямку службы. Старые бароны ост-зейздские обнимут свои гербы и зарыдают: все пропало! А мы-то сами, русаки природные, лучше? Довольствуясь праздной и бедственной жизнью, разве готовили мы отпрысков своих к храбрости?
Оказалось, что готовили. Тысячи юношей самых лучших фамилий расхватали в цейхгаузах ружья и ранцы и заняли место рядом со старшими братьями и отцами, доставших из сундуков свои старые армейские мундиры. То, что эти мальчишки не умели ни заряжать толком фузеи и мушкеты, держать равнение в строю и понимать команды и такты, отбиваемые барабанщиком, искупалось их энтузиазмом. За пару недель ежедневной муштры в лагерях у Волхова из этой оравы удалось слепить подобие воинской команды. Корпус последней надежды. Так его прозвали в гигантском обозе, битком набитым оставшейся верной челядью, любовницами, парикмахерами, актрисульками, «мамзельками» легкого поведения и женщинами строгих правил, возжелавшими разделять тяготы войны со своими любовниками или родными, превращенными в солдат.
От этой дикой обузы многоверстной вереницы экипажей удалось избавиться, переправив корпус через Волхов. Помогли морячки генерал-майора Назимова. Целая флотилия малых гребных и парусных судов, занятая ранее патрулированием студеных вод широкой северной реки, доставила корпус на другой берег.
В нашем распоряжении семь полков полного штата. Легкой кавалерии три тысячи, составленной большей частью из добровольцев со своими лошадьми. С ней не все гладко кони-то большей частью попривыкшие к охоте, а не к действию в эскадронном строю. Как они поведут себя при звуках выстрелов? делился наболевшим начальник штаба на военном совете.