Во дворе было пусто. На столе сидела откормленная ворона и без особого энтузиазма долбила клювом сухую корку. Клюв соскакивал и через раз выбивал по жести дробь. На меня она покосилась черным хитрым взглядом и придавила свою добычу лапой. На всякий случай. Вдруг я позарюсь на такое сокровище и отниму?
Меня это неожиданно развеселило.
Приятного аппетита, пожелал я нахальной птице.
Ворона успокоилась и шлепнула на стол жидкую кляксу. Отчего-то вспомнилось: «К деньгам». Птицу со стола сгонять я не стал.
Я шел, посасывая стебелек травинки, смотрел под ноги и думал, вот интересно бы побывать здесь спустя сорок лет. Вряд ли в
двадцать первом веке столько свободного места простаивает без дела. Наверняка настроили торговых центров или возвели жилой квартал.
Отчего-то стало жалко. Вспомнилось как в детстве, дома на таком пустыре мы играли в прятки, казаков-разбойников. Как зимой гоняли с Пашкой на лыжах. Как летом мучали мой раздолбанный скрипучий Орленок. Как с азартом крутили педали Пустырь в моей памяти занимал особое почетное место. Застроили его в девяностых
В девяностых? Я едва не рассмеялся. До этого «веселого» времени оставалось еще больше десяти лет.
Этот пустырь закончился неожиданно обрывом и фантастических размеров оврагом с оползшими берегами. На дне оврага зеленела трава, журчал то ли большой ручей, то ли основательно обмелевшая речушка. Над водой были брошены узкие самодельные мостки, сколоченные вкривь-вкось из двух бревен и потемневших от времени досок.
Внизу на ровной площадке, поросшей травой, шумно и весело обустраивался цыганский табор. Молодухи вовсю купали в ручье малышню. Дети визжали. Тявкали брехливые псы. Чуть ниже по течению паслись стреноженные лошади.
Табор жил своей жизнью жизнью вольного народа. И мне с ним было не по пути. Цыган я не любил. Просто никогда не мог понять, что ждать от них в следующую минуту. Идти вниз, к ним совсем не хотелось. Но, как вы помните, надо, Вася, надо.
И я пошел.
Проскочить постарался как можно быстрее. Мимо. Делая вид, что никого не вижу вокруг. Не удалось. Нет, табор я преодолел легко. Даже взобрался по склону наверх, вздохнул, расслабился, уверился, что все позади. И рынок вот он, рукой подать Тут меня и поймали.
Их было четверо: две молодые бабенки, пацанчик лет десяти и наглая объемистая тетка ближе к полтиннику. Тетка меня словно ждала. Увидела, оживилась, сделала трагическое лицо и двинулась на встречу. Остальные играли роль массовки. Грамотно окружили, не давая так просто уйти. Молчали.
Цыганка не стала заводить извечное: «Позолоти ручку, дорогой! Всю правду скажу!» Разве это нужно обычному пацану? Комсомольцу, отличнику, примерному сыну. Психологом она была отменным, поэтому начала с неожиданного:
Мальчик, вижу у тебя доброе сердце. Комсомолец? Да? Комсомолец?
Я машинально кивнул. Черт его знает? Комсомолец или нет? Не помнил я уже этого. Но, должно быть, да. Баба ободрилась. У нее все шло по плану. Заломала руки, взвыла театрально, трагически:
Верю я, не сможешь ты обидеть старую женщину Ох, не сможешь. Знаю, не пройдешь мимо моей беды.
Про себя я усмехнулся. Старая женщина? Еще вчера утром я был куда старше. И мне стало интересно, чем таким ей нужно помочь? «Страдалица» же восприняла мое молчание, как хороший знак и попросила просто, без обиняков:
Очень нужно позвонить, дай две копейки!
От такой резкого перехода, от наглости я слегка опешил, хотел просто развернуться и уйти, но кольцо вокруг меня тут же сжалось.
Дай, скорей, не жалей Она придвинулась ко мне практически вплотную, схватила за плечо и принялась она бормотать, глядя прямо в глаза. Голос ее звучал монотонно, размеренно. Помни, милый, помни у меня прибудет, у тебя прибудет, Боженька там, палец с обломанным грязным ногтем уткнулся вверх, а я машинально за ним проследил, все видит, добро твое не забудет.
Ее слова убаюкивали, в какой-то миг, я понял, что смысл их от меня ускользает. Постарался стряхнуть наваждение и сказал совершенно честно:
У меня нет двух копеек. У меня, правда, нет.
Ой, врешь дорогой. Оскорбилась цыганка, чуть отодвинулась и глянула укоризненно. Кто вечно брешет, языком неправду чешет, тому Боженька не поможет, все, что дорого, в гроб положит
Стало безумно страшно. Захотелось оправдаться, доказать, что не вру. Я, сам не понимая, что делаю сунул руку в карман и, в подтверждение своих слов, вынул все, что там лежало: полупустой коробок, оставшийся с ночи, и пятирублевую бумажку. Зачем я это сделал? Не знаю. Цыганский гипноз? Мозговое затмение? Какая другая напасть? Чуть позже, прокручивая в мозгу произошедшее, я сам удивлялся такому поступку, но тогда он показался мне самым правильным.
Вот, это все
Я не договорил.
Пальцы цыганки метнулись к моей ладони. Шустро, проворно, почти не заметно для глаза. Раз! И на ладони остался один коробок. Пятерка словно растворилась в воздухе.
Сквозь пелену дурмана сознание еще успело отметить, как сзади кто принялся шарить у меня по карманам. Но это уже не вызвало никаких эмоций. Шарят и шарят, что тут такого? Может, им надо? Обычное дело, сущая ерунда.