Любой тиран с замахом на всемирное господство намеревается построить столицу всего света. Например, Наполеон Бонапарт представлял себе Париж как мощный упорядоченный город, «новый Рим». Однако в 1814 году, после того как русский генерал Михаил Орлов составил условия сдачи Парижа и была принята капитуляция Франции, Наполеон очутился в изгнании: сначала на Эльбе, позднее на острове святой Елены. От его грандиозных градостроительных планов остались, по большому счету, только улица Риволи и Триумфальная арка. В Петербурге же ничто не помешало выражать амбиции в камне и строить самые яркие образцы стиля ампир так на французском звучит слово «империя».
Система петербургских площадей, перетекающих друг в друга, как Великие озера на границе США и Канады, могла возникнуть только при двух условиях. Во-первых, нужна была сильная авторитарная власть, которая обеспечивала почти тотальный контроль за обустройством города. Без нее самый центр оказался бы застроен более плотно и хаотично. Во-вторых, что-то подобное можно было реализовать только на больших свободных пространствах, которых не было в центрах старых городов Европы. Петербургские площади словно картины в раме. Зритель будто находится на полотне и смотрит на раму фасады дворцов и государственных учреждений, символизирующие могущество империи. Исаакиевская перетекает в Сенатскую, та в Дворцовую. Площадь Ломоносова сменяется площадью Островского, площадь Островского площадью Искусств, площадь Искусств Манежной и Конюшенной. Эта могучая «административная» красота окончательно сформировалась примерно ко времени смерти Пушкина в конце 1830-х годов.
То, что происходило с Петербургом сразу после, долгое время казалось чем-то противоположным процессу застройки строгой имперской столицы. Распланированные еще в XVIII веке огромные территории стали быстро заполняться частными доходными домами, что называется, на любой вкус и кошелек.
Гете говорил, что архитектура застывшая музыка; однако стоит признать, что музыка бывает разная. Есть Бетховен, Чайковский, Сибелиус, а есть Джон
Леннон, Алла Пугачева, ансамбли народной песни. Архитектуру Петербурга второй половины XIX и первых лет XX века можно сравнить скорее с популярной музыкой, которая отражает предпочтения среднего, часто не особенно эстетически искушенного человека. В ней много пестроты и, как говорил Василий Розанов, «человеческой грязцы». Многие современники видели здесь драму. Казалось, массовое строительство несдержанно украшенных домов ничего не оставит от впечатляюще строгой столицы.
Со временем выяснилось, что два города, имперский и обывательский, прекрасно сосуществуют друг с другом. Классические площади делают город эффектным, а доходные дома приспособленным для жизни. Бесконечные коридоры похожих друг на друга, по большей части не выдающихся зданий составляют обаяние Петербурга не меньше, чем Зимний дворец.
В XX веке город пережил две настоящие катастрофы гражданскую войну в 19181922 годах и блокаду в 19411944 годах. В результате обеих население города уменьшалось в несколько раз. Однако Ленинград во время Второй мировой войны не разбомбили, как Варшаву или Берлин, и не перестроили в 1930-е годы, как Москву или столицы союзных республик. В результате время здесь как будто бы застыло. Уцелевшие здания стали почти что сакральным артефактом, свидетельством минувшей, лучшей жизни. Старина в Петербурге не просто имеет эстетическую ценность, не просто делает его туристической Меккой она в значительной степени служит смыслом существования для жителей города.
В Петербурге в 1917 году жило 2,5 миллиона человек. Сегодня 5 миллионов. Больше чем за сто лет город увеличился всего в два раза (Москва, например, в семь раз). Старый город невероятно велик по площади: от Охты до Гутуевского острова, от Черной речки до Обводного канала идешь среди ландшафта, сложившегося в другой эпохе.
Привычка смотреть на все сквозь призму истории стала распространяться и на созданное в XX веке. Истинный знаток Петербурга имеет представление не только о великокняжеских дворцах и доходных домах, но и о конструктивистских жилмассивах, и о построенном при Сталине Московском проспекте, и даже о сериях типовых домов 19601980-х годов.
В «поклонении Петербургу» присутствует некоторое противоречие. С одной стороны, существует стереотипное представление об имперской столице, построенной не для людей, идеале холодной красоты, не терпящем мельтешения и хаоса. С другой стороны, невозможно представить себе старый город отдельно от горожан. Многие дома мы ценим вовсе не за архитектуру, которая сама по себе может быть нисколько не выдающейся, а за то, что в них жили Достоевский, Некрасов, Блок, Ахматова, Хармс, Шостакович. Последние 15 лет доказали: важнейшая особенность дореволюционных кварталов заключается в том, что они устроены удачно для любого рода человеческих взаимодействий, будь то прогулки по загадочным длинным улицам, посиделки в кафе или во дворах, организация выставок любого масштаба или ярмарок на площадях.
Названное противоречие между ампирной торжественностью ансамблей центральных площадей и скромным обаянием улицы Рубинштейна кажется нам надуманным. В застройке и планировке города отражаются замыслы и чаяния людей, их нравы, господствующая мода, состояние общества и экономики. В конце концов, даже самые, казалось бы, неприспособленные для повседневной жизни пространства вроде Дворцовой площади следует считать в первую очередь частью огромных подмостков, на которых разворачивается петербургская пьеса.