Лена не сразу поняла, о ком идет речь, но сердце, похоже, догадалось обо всем раньше головы и заколотилось с бешеной скоростью. Да что это со мной? растерянно подумала Лена. Все давно прошло. Было и быльем поросло, и нечего дергаться Ох ты, Господи, что же это?.."
Кто? стараясь заставить голос звучать ровно, переспросила она. Юрка?
Точно! воскликнул Арцыбашев. Я прямо обалдел, честное слово. Да и ты, я вижу, тоже. Ишь, заалела, как маков цвет
Чепуха какая, сказала Лена сердито.
Ну, может, и чепуха, покладисто согласился Арцыбашев, но эта покладистость показалась Лене фальшивой, как трехдолларовая купюра.
Ну и как он? спросила она, чтобы не молчать.
А это ты сама у него спросишь, сказал Арцыбашев, затягиваясь сигаретой. Думаю, тебе он расскажет больше, чем мне.
Когда это я у него спрошу?
Да сегодня и спросишь. Через, Арцыбашев посмотрел на массивный золотой хронометр, через четыре часа и семнадцать с половиной минут. Я пригласил его поужинать с нами. Сегодня, в пять. Ты довольна?
от кутюр, а, наоборот, с фабрики Большевичка, рыжих туфлях допотопного фасона, да еще и на фоне своего автомобиля. Одно слово клоун!
Ладно, вслух сказал он, отставить комплексы, то-ва-рищ старший лейтенант! Вам не удастся отсидеться за чужими спинами. Он хмыкнул. Воспоминание о сломанной челюсти товарища полковника неизменно поднимало ему настроение разумеется, если не вспоминать, что послужило причиной этого перелома. Все равно костюм имеет значение максимум до третьей рюмки, а дальше начинается сплошной нудизм и другие нарушения формы одежды, закончил он и, прихватив со стола ключи, двинулся к выходу.
Раненая нога все еще давала о себе знать, и поэтому он спустился по лестнице бегом, справедливо полагая, что время для жалости к себе наступит, когда ему перевалит за девяносто пять. Ржавая Победа цвета кофе с молоком сиротливо стояла напротив подъезда. На ее длинной, слегка помятой морде застыло выражение бесконечно терпеливого ожидания. Принимая во внимание более чем десятилетний срок заключения в дровяном сарае при доме бабушки Дарьи Тимофеевны, приходившейся приемной матерью отцу Юрия, в этом выражении не было ничего удивительного. Теперь в доме жила дочь Дарьи Тимофеевны, которая была безумно рада, когда Юрий сказал, что хочет забрать машину. Старуха давно овдовела, машина была ей ни к чему, а продавать то, что ей не принадлежало, эта пожилая дама не хотела.
Не грусти, старушка, сказал машине Юрий, открывая дверцу. Сейчас покатаемся.
Стартер закудахтал, как железная курица, машина содрогнулась, с ревом выбросила из ржавой выхлопной трубы облако сизого дыма и заглохла.
Н-но, милая, сказал ей Юрий, застоялась!
Со второй попытки автомобиль завелся и, тарахтя глушителем, сначала неохотно, а потом все быстрее и быстрее покатился вперед.
Юрий без труда нашел дом, к которому ночью подвозил Арцыбашева. Черный ягуар с разбитой фарой стоял на том самом месте, где он его оставил. Место позади ягуара было свободно, и Юрий загнал туда свою Победу, с некоторым трудом остановив тяжелую машину в сантиметре от заднего бампера ягуара. Он взял с заднего сиденья букет, купленный для жены Арцыбашева, бросил последний взгляд на часы и выбрался из машины. Ему пришлось трижды сильно хлопнуть дверцей, чтобы та наконец закрылась, но в конце концов он справился с этой нелегкой задачей и, задрав голову, окинул взглядом фасад старого пятиэтажного дома, в котором теперь жил его школьный приятель.
Дом был построен никак не позднее начала века, но от того старого дома в нем остались, похоже, одни стены. На розовой штукатурке красовались белые завитки лепнины, навесы над парадными подъездами подпирали мускулистые атланты. У ближайшего атланта был отбит нос, отчего тот здорово смахивал на запущенного сифилитика.
Дубовая дверь подъезда была оснащена домофоном. Юрий набрал на панели номер квартиры Арцыбашева. Встроенный в панель динамик ожил, издав предсмертный хрип, и голосом Арцыбашева произнес:
Заходи, Филарет.
Одновременно с этим раздался щелчок открывшегося замка. Юрий взялся за дверную ручку, но задержался на секунду, чтобы спросить:
А ты откуда знаешь, что это я?
Московское время семнадцать ноль-ноль, ответил Арцыбашев. У меня как раз часы бьют. Точность вежливость королей.., и Филарета. Давай, заходи. У меня тут все накрыто, жрать охота до потери сознания.
Угу, сказал Юрий, иду. Потерпи немного, не умирай.
Он потянул на себя тяжелую дубовую створку и вошел в прохладный вестибюль. Погруженный в чтение газеты охранник за столиком справа от лестницы поднял голову и выжидательно посмотрел на него.
В семнадцатую, сказал Юрий.
Охранник молча кивнул и снова уткнулся в свою газету. Видимо, он был предупрежден о том, что в семнадцатой ждут гостей. Юрий прошел мимо столика и, игнорируя лифт, стал подниматься по широкой каменной лестнице с пологими ступеньками и витыми чугунными перилами, поверх которых лежал гладкий дубовый поручень. По этому поручню, наверное, было здорово съезжать на животе, и Юрий, внезапно развеселившись, дал себе слово, что когда-нибудь непременно попробует.