"в то время, когда страждущие окраины России ждут от власти (Зачеркнуто.) когда лучшие умы страны, разбуженные прошлыми, так и захлебнувшимися реформами, ждут новых конституционных (Вымарано, вымарано!)"
"невзирая на торжественность минуты, Его строгое молодое лицо, счастливо соединившее в себе чисто русскую решительность и европейское изящество черт"
Его величество не обратил никакого внимания ни на орду наблюдающих, ни на вспышки магния. Тем же твердым шагом он подошел к стоявшему в центре чиновнику-хранителю, не дожидаясь, когда ему подадут, сам взял с подноса конверт, внимательно осмотрел, не вскрывались ли мальтийские печати, чиновники от недвижности казались восковыми куклами, остался, кажется, доволен, затем с того же подноса взял миниатюрный кинжальчик. Показалось, что плотная бумага ахнула от надреза.
Государь (разворачивая большой лист; ни на кого, по своему обыкновению, не глядя). Терпение, господа. Я должен сперва сам ознакомиться (Начинает читать.)
Боже! Сейчас, сейчас!..
"Покуда верноподданное чиновничество не смеет шевельнуть затекшими суставами, попробуем-ка и мы, грешные (Неразборчиво.)"
"в благоговейном трепете застыв от величественности происходящего"
Квирл! Квирл!..
Бог ты мой! Джехути! Где-то там, рядом с императором! Но кто он? Где? В кого целится изогнутым клювом главный чиновник-хранитель? Что за пелерина черных волос ниспадает на плечи вон у того посланника? Почему, как оранжевая птица, взмахивает крыльями пламя в камине? И поленья пришептывают: квирл, квирл! Он есть и нет его. Он во всех и ни в ком. Он везде и нигде
Но чем, Боже, чем так омрачено красивое лицо государя? Такое что-то в его лице, что жалость к нему неизъяснимая, что хочется подойти, обнять. Как давеча Бурмасова, перед тем, как тот
И Птицеподобный, будто не прерывался ни на миг, продолжает развивать некую мысль
Кстати, о самоубийцах и о самоубийствах вообще. Отвлекусь на эту тему, считайте, что суесловия ради. У монотеистов это тягчайший грех, ибо тем человек лишает Творца привилегии забирать дарованную им жизнь. А вот индуисты, например Не скажу, что их учение истиннее других, порожденных человеком, да и не они первые додумались, но некое зерно истины имеется и у них Так вот, они полагают, что самоубийца в своей последующей жизни (в кою они ха-ха! почему-то верят) неминуемо столкнется с причинами, которые привели его к такой развязке, и в конце концов придет к тому же самому результату. Ну, и теперь задумаемся а что если эту мысль перенести на судьбу целых стран и народов?
Что если отечество ваше Конечно, в случае, если вы, притом, что вы знаете о себе, вообще можете соотносить себя с каким-либо отечеством Что если оно под конец каждого века, в своем порыве к некоему окончательному знанию, ставит себя на ту самую грань меж бытием и небытием? И перешагивает через нее!.. Но что там дальше? То же самогубительство, та же грань, то же небытие! Одна и та же бесконечная цепь, сколько звенья ни перебирай! Замкнутый круг, как сказали бы те же самые, квирл, квирл, индусы, кольцо перевоплощений.
Может быть вот уже в который раз мы эту грань перешагиваем? Какой там у нас нынче век?.. А какой дальше будет?.. Какая разница все одно!
Впрочем, это всего лишь небольшое отступление, не имеющее непосредственного касательства к вашему делу если взвешивать на неких весах всемирной значимости, то, несомненно, более
Пламя в камине еще раз напоследок ударило оранжевым крылом и улеглось. И в этом всполохе, Боже, там, в этом всполохе
чего и помыслить-то!..
о чем и сказать-то!.. даже себе!..
И хотя читал сейчас государь совсем об ином (фон Штраубе каким-то прорезавшимся запредельным чутьем знал это), но как теперь понятна была печаль на государевом лике, эта скорбь в голубых глазах! Неужели остальные здесь ничего не замечали?..
"После этой несколько театральной многозначительности, какую умеют создавать, наверно, во всех дворцах мира, после гробовой тишины, длившейся, казалось, вечность"
"После воцарившейся тишины, поистине мистической значимости"
Лицо его императорского величества обрело прежнюю решительность. Он закончил чтение и впервые поднял глаза на присутствующих.
Государь. Господа!.. (Решительность на его лице сменяется неуверенностью.) Однако это ужасно, господа
Долгая пауза
Главный смотритель Тайной канцелярии смотрит то на государя, то пристально на фон Штраубе, и нос у него чуть изгибается, вновь становясь неуловимо птичьим. Он, без сомнения, что-то знает
Такая тишина, что слабый шепот камина кажется рокочущим гулом
(Обрывающимся голосом, будто воздуха недостает.) Господа Я даже не знаю, как После того, что здесь (Вопросительно смотрит на хранителей.)
У тех глаза вовсе остекленели. Стоят, вытянувшись так, что поджилки, кажется, вот-вот полопаются
(Снова решительно, хотя это уже скорее решимость перед шагом в бездну.) Господа. В свете ставшего мне известным, а также ощущая бремя ответственности, возложенной на меня свыше (Внезапно комкает бумагу в руках.)
Хруст мнущейся бумаги сливается с бессловесным выдохом толпы
Нахожу единственно возможным