Когда он замолк, тишина длилась очень долго. У Бурмасова был такой вид, словно ему мозг подпалили изнутри. После бесконечно растянувшейся паузы, так и не придя в себя, он наконец с трудом проговорил:
Да-а Ежели так Ежели Даже не знаю, как тебя теперь называть Ежели То что тебе там?
Что? спросил фон Штраубе, пребывая все еще не здесь, а где-то за чертой мыслимого.
Да я все о том же пояснил Бурмасов нерешительно. После услышанного на его барбосьем лице все сильнее проступала детская робость. Во дворец-то зачем? Все одно такое наружу не выпустят.
Сейчас, после сказанного, все это казалось, действительно, мелким рядом с теми высями.
Но кто-то же все-таки узнает, сказал фон Штраубе устало. Кто-нибудь, помимо императора. Прилюдно все будет. Камергеры, историографы, газетчики, архиереи, кому-то неминуемо станет известно. А человек на то он и человек
Верно! с жаром воскликнул Бурмасов. Он подлая тварь!.. Прости, но мне уж грешному дозволено Человечка если даже не выболтает за так его ж и подкупить можно! Насчет денег не думай. Ради такого я хоть все состояние спущу авось, и мне спишутся мои грехи, хоть самую малость Внезапно приуныл: А что если Что если тот хлюст и мамзель эта вдруг они нашли другого иуду, наподобие меня? Что если конверт уже не тот?.. Не должно, конечно, в тайной канцелярии там все под приглядом, но все ж мало ли Им же все наше синема перекромсать надо, а тут, тем более, такое Не боишься?
Опаска такого рода была, фон Штраубе ощутил ее легкий холодок еще тогда, когда Бурмасов только-только поведал свою престранную историю. Сейчас опасение заколотилось опять, с новой силой.
Слушай, неожиданно спросил он, а ту даму твою, которая Как ее звали?
Бурмасову, по всему, тоже непросто было возвращаться из тех высей назад на землю. Ответ ничего не прояснил
А?.. Ах, ее?.. Вообще-то я ее "Сладенькой" называл. "Meine suss"! А по имени Хлюст ее, кажись, как-то на итальянский манер звал: Виола?.. Паола?.. Какая разница! Так и сгинула вместе с хлюстом, меня иудой сделавши.
Ладно, попробовал фон Штраубе зайти с другой стороны, а от как ты говоришь, "хлюст" на кого он был похож? Случаем не на птицу такую, вроде цапли? Вообще, если ты когда видел, на ибиса?
Взор Бурмасова, недавно было просветлевший, к этой минуте помутился вновь. Ничего путного он сказать уже не мог, лишь, едва ворочая языком, проговорил:
На чибиса?.. А шут его Я в зоологической науке сам понимаешь Да жаба он, вот что я тебе скажу, натурально жаба!.. На сердце у меня с тех пор, как холодная жаба, сидит!.. Дальше забормотал вовсе невнятное про загубленную из-за него, иуды, Русь-матушку, про свою загубленную душу и про переиначенное "этой жабой" синема.
Пойду, пожалуй, поднялся фон Штраубе.
Куда это? вскинул голову Бурмасов. Места, что ль, мало? Нет уж, ты теперь давай-ка у меня. В глазах опять обозначилось слабое просветление. Ты теперь после того, что поведал Ты теперь все равно что Грааль, тебя теперь надо как зеницу ока Ничего что под крышей у такого иуды к тебе-то уж не пристанет А завтра мы с тобой Если оно для меня будет, это "завтра" Потому что чую, ей-ей: синемашка моя к концу Встряхнулся: А вот досниму-ка я его сам! Чтобы без всяких аспидов, без всяких чибисов, без всяких жаб!.. Эй, черт, Филикарпий! позвал он, и когда вакханин-лакей появился, приказал ему: Господина лейтенанта проводи, сатир, постели ему в верхней, в гостевой опочивальне.
А мне шампанского еще Да, и вот что Приволоки сюда оба синемашных аппарата. И Сильфидку позови Нет, лучше Нофретку глухонемая, она тут лучше подойдет, будет мне ассистировать. Да лабораторию отопри с Нофреткой потом пленку проявим
Вдруг фон Штраубе увидел на лице Бурмасова некую печать, смысла которой он сам еще не понимал, но увиденное подвигнуло его встать и неожиданно для самого себя поцеловать товарища в потный, прохладный лоб. Тот уставился на него непонимающе:
А?.. Что?.. Что ты меня как покойника?.. А впрочем Впрочем На глазах у него навернулись слезы. Раз так давай-ка я тебя тоже, брат, поцелую Право, после того, что ты тут сказал Может, и мне отпущение какое Сгреб его крепко, по-медвежьи и горячо расцеловал в обе щеки. Но сейчас я должен сам!.. Ты иди спи, ночь на дворе, а я Вот сейчас только малость выпью
Уже покидая в сопровождении Филикарпия залу, фон Штраубе слышал позади себя пьяное бормотание: "Никому не дозволю!.. Сам должен это синема!.. Все нужно самому тогда никакие жабы В какие-то мгновения мерещилось, что между его словами звучит приглушенное, слегка насмешливое "квирл, квирл!" Никакие жабы!.. Потому что, квирл, квирл, я тебе вот что скажу Всякий должен сам свое синема!.. Сам, только сам, квирл, понимаешь?.."
Такое же "квирл" вместе с непонятной тревогой выдернуло из сна. Еще, наверно, час он пытался вновь задремать, но тревога только нарастала.
Наконец, явно не в силах больше уснуть, он поднялся с кровати, накинул халат, предупредительно оставленный Филикарпием, и на ощупь вышел из спальни. Огромный дом пребывал во тьме. Где включается электричество, фон Штраубе не знал, поэтому идти приходилось, ощупывая стены и перила, натыкаясь на какие-то развешанные алебарды и рыцарские доспехи, но "квирл, квирл", теперь уже звучавшее не только в сознании, а вполне явственно, заставляло его продвигаться на этот звук.