Имелись свои преимущества и у южан. В основной массе уроженцы сельской местности, солдаты Конфедерации самой своей жизнью до войны были лучше подготовлены к воинской службе, чем изнеженные жители городов Севера. Их быт был прост и неприхотлив, они часто ночевали под открытым небом, а каждый день был заполнен физическим трудом, вырабатывавшим силу и выносливость.
Кроме того, до войны на всем старом добром Юге безраздельно властвовал культ силы, и его жители чуть ли не с пеленок учились владеть оружием. На всем пространстве южнее Потомака едва ли можно было найти дом, где на стене не висела бы пара револьверов или хотя бы старое охотничье ружье. «Даже те, кто делал карьеру в политике, сельском хозяйстве или где бы то ни было, не могли без труда идти по тропе мира, писал по этому поводу один житель Юга. Неопытный адвокат мог носить, а часто и носил в своем портфеле пару пистолетов. Плантатор, живущий обособленной жизнью среди своего хлопка и негров, не терял тем не менее приобретенных ранее навыков обращения с ножом и пистолетом. Юный редактор, который ежедневно рисковал оскорбить кого-нибудь своим пером, поступал крайне неосмотрительно, если пренебрегал благородными средствами самозащиты».
Что касается возраста солдат гражданской войны, то в этом отношении ни одна из враждующих сторон не имела заметного преимущества. В среднем он равнялся 26 годам как на Севере, так и на Юге. Правда, немало было и неоперившихся юнцов, мечтавших о подвигах и славе. Несмотря на запреты родителей, они отправлялись в вербовочные бюро и всеми правдами и неправдами добивались того, чтобы на них повесили солдатский ранец, сунули им в руки винтовку и заставили маршировать под барабан. В армии Севера, например, насчитывалось не менее 100 тысяч 16-летних мальчиков, а еще 100 тысяч солдат Союза не доросли даже до этого нежного возраста. Многие из них, будучи воспитанными [59] в суровых традициях протестантизма, считали для себя большим грехом говорить неправду. Чтобы не лгать, они засовывали в ботинок бумажку с написанным на ней числом 18, после чего могли честно заявить: «Мне больше 18-ти».
Национальный состав обеих армий также в основном был однородным. В этой войне англосаксы воевали против англосаксов, и, несмотря на некоторые языковые различия, в их жилах
текла кровь общих предков первых британских колонистов. Обе стороны, однако, охотно пользовались услугами эмигрантов. На Севере эмигрантов было, конечно, больше. В армии Союза служило 500 тысяч иностранцев, что составляло примерно 25 % от общей численности вооруженных сил Соединенных Штатов.
Больше всего было немцев (200 тысяч), второе место занимали ирландцы (150 тысяч), третье англичане и канадцы (100 тысяч). Как правило, они были сформированы в особые эмигрантские части, названия которых говорят сами за себя: «Швейцарские стрелки» (15-й Миссурийский полк), «Гвардия Лафайета» (55-й Нью-йоркский полк), «Гарибальдийская гвардия» (39-й Нью-йоркский полк). «Милиция Mapтинеса» [60] (1-й Нью-мексиканский полк), «Польский легион» (58-й Нью-йоркский полк).
Лучшими из этих иностранных волонтеров были вопреки расхожему мнению не немцы, а ирландцы. Эмигранты из далекой Германии, обосновавшиеся на свободной земле американской республики, охотно пользовались предоставленными им благами, но не были готовы нести ради них жертвы, даже если эти жертвы были минимальными. Очень характерный пример настроения американских немцев продемонстрировали своим поведением немецкие колонисты, проживавшие в окрестностях маленького пенсильванского городка Геттисберг. Когда в июле 1863 года там встретились две армии Северовирджинская и Потомакская и произошло самое кровопролитное сражение в американской истории, эти «достойные потомки Зигфрида» буквально засыпали ставку командующего северян генерала Мида требованиями убрать раненых из их домов и амбаров. Один из них лично явился с похожей просьбой прямо в главный штаб северян и убрался восвояси только тогда, когда выведенный из себя Мид приказал дать ему винтовку и отправить на линию огня.
Немецкие волонтеры (правильнее называть их наемниками) были настроены не намного патриотичнее своих более миролюбивых земляков. В армию шли главным образом те из них, кто не сумел найти себе занятие по вкусу в мирной жизни и надеялся слегка подзаработать на военной службе. Разумеется, у них не было желания подставляться под пули южан во имя спасения Союза, к которому они не испытывали, да и не могли испытывать ни малейшей привязанности. Поэтому немецкие эмигрантские полки никогда не отличались высокой боеспособностью ни в наступлении, ни в обороне. 11-й корпус, состоявший почти исключительно из германских наемников, считался наихудшим в Потомакской армии, что и было наглядно продемонстрировано в сражениях при Чанселорсвилле и Геттисберге.
Ирландцы, в отличие от немцев, не могли сражаться только за деньги просто в силу особенностей своего национального характера. Уроженцы «зеленого острова» были всегда воодушевлены идеей борьбы за свободу, и эта идея была по-прежнему [61] вышита золотыми буквами на их зеленых знаменах. Те из них, кто сражался за Юг, отождествляли Конфедерацию, свою вторую родину, с любимой Ирландией, также боровшейся против иноземной тирании. Те, кто встал на сторону Севера, полагали, что воюют за свободу, пускай даже за свободу негров, но все же за свободу. Ирландская бригада считалась одной из самых боеспособных частей Потомакской армии. Она была единственной из иностранных частей, которой командование северян позволяло выступать под своими национальными знаменами. Под этим зеленым полотнищем с древним боевым кличем «Эйрин го бра!» ирландцы храбро ходили в атаки, демонстрируя удивительную стойкость и силу духа.