Начало лета было жарким и душным, асфальт плавился, в воздухе висел яд. Я его видел своими глазами.
Просрал важный тендер, потеряв уйму времени и потенциальных денег, которые уже мысленно потратил на Юлин день рождения в августе. Но свой план свозить ее на Лигурийское побережье, взять машину, прокатиться по всяким Портофинам и Ниццам (наш ответ Чемберлену ее тосканскому) не оставил, пришлось напрячься.
Как-то раз я проснулся ночью и увидел, что она не спит. Сидит и смотрит на меня. Подумал, что она тоже меня любит, раз так смотрит. Уложил спать и долго-долго гладил по волосам.
И той же ночью ей приснился кошмар, уже на рассвете. Она плакала, не просыпаясь, я разбудил ее, но сон не хотел стряхиваться. Рыдала, уткнувшись лицом мне в живот еле успокоил.
А потом как-то раз и все стало херово. Жара. Работа. Какое-то мутное пыльное марево осталось в памяти от тех недель: двух? трех? Как если бы мы катились с ветерком в открытых окнах по нормальной трассе и вдруг попали в туман. Ядовитый. И продолжали ехать, не сбавляя скорость и окна не закрывая. Даже включив музыку погромче.
Виделись раз в неделю, ну два от силы, оба вымотанные парилкой, работавшими на износ кондиционерами, зависшим над городом едким смогом. Но мы не меньше хотели друг друга, во всяком случае, я ее точно. Просто что-то уже было не так, но пока называлось жарой.
В июле Юля снова уехала, теперь уже в Лондон, в командировку. Еще одиннадцать дней в режиме застывшей жизни? Нет уж! Я решил доказать себе, что не так и привязан к ней, трахался с Мариной той самой, которой восемнадцать, много пил и чувствовал себя фигово.
Юля не звонила. Я знал, что она не любит эсэмэс, поэтому не писал. Не хотел обязывать ее отвечать, одним словом страдал. Рассчитывал на август, на путешествие, на то, что оно вывезет нас из тумана, рассматривал Лигурию на турсайтах. Мечтал. Еще мне представлялась осень, и я купил ей три мягких пледа молочно-белых.
Затем будет зима, встреча Нового года в деревянной лапландской избе с северным сиянием над головой и упряжками оленьими. Или собачьими. Да я сам мог бы запрячься главной лайкой
На самом деле, я сходил с ума по ней тогда, по-настоящему. Когда провожал ее в аэропорту, чуть не подрался с одним придурком. Он толкнул рассеянную Юлю, причем специально, хотел задеть. Я даже не успел подумать, как волна озверения накатила, рванул назад, спотыкаясь в крутящихся стеклянных дверях, схватил его за рукав, тряс, толкал, орал что-то. Он тоже. Нас растащили. Пришел в себя не сразу. Юля молчала, ей было неудобно, но она молчала. Так и ушла. Хотелось выть.
Она вернулась из Лондона в новом костюме, с новой стрижкой, с новым ароматом туалетной воды и с новым браслетом на запястье. Мы поехали к ней, я в машине еще начал приставать, но она была какая-то чужая, не моя совсем, это нужно было сломать чем-то, а чем еще, кроме секса? Еле дождался ее из душа, и это был просто нереальный секс в тот день, просто чумовой. Очень медленный, подробный, она не закрывала глаза, как обычно, нет, она все время смотрела на меня, иногда не видя, и от воспоминаний об этом вот ее взгляде уплывающем, невидящем, у меня встает моментально до сих пор.
Я выхожу замуж, сказала она полчаса спустя, когда мы уже просто лежали рядом. Я открыл глаза и посмотрел на нее. На потолок. И снова на нее.
Чего?
Я выхожу замуж. Прости. Я не хотела тебе говорить так, сейчас. Но все это уже как-то слишком для меня. Я выхожу замуж, в третий раз за одну минуту произнесла она, вбила гвоздь. Сколько их вбивают обычно? Четыре? Ему пятьдесят шесть. Он итальянец. Я выхожу замуж и уезжаю в Италию.
«Да, четыре гвоздя, подумал я. И крышка теперь прибита накрепко».
Это
ты к нему ездила в мае?
Да.
И сейчас?
Да.
Ясно.
Я полежал еще несколько секунд молча и потянулся за одеждой. Поднял трусы с пола. Трусы в руке
Ты не сваришь кофе?
Она кивнула, встала, зацепив тунику двумя пальцами, и прошлепала на кухню. Я спокойно оделся. Мне просто не хотелось одеваться при ней. Она выходит замуж, а у меня трусы в руке.
Выпил кофе и ушел. Больше мы не виделись. Она как-то подалась ко мне перед дверью Не знаю, может быть, хотела обнять. Шел и ревел.
Меня не отпускало где-то год или больше. Лет через пять я нашел ее в «Фейсбуке». Она родила двоих сыновей. Ее пожилой муж улыбался с удочкой в руках. Улыбался с теннисной ракеткой в руках. А Юля не выложила ни одной фотографии, где бы я мог рассмотреть ее лицо.
Теперь я думаю, что она была права. Во всем. Но я так и не написал ей. Тем более что мое признание этой ее правоты, наверное, могло бы ее обидеть. Она была права.
Сергей Шаргунов Пошлость
Ему приснился великан. А может, великанша?
Петя лежал на мокрой траве с блокнотом и черкал черной авторучкой. Великан по кошмарное пузо был зарыт в жирной чернявой земле, а башка, похожая на громадный булыжник, утопала в манной каше небесной. Облако скрывало черты булыжника, но явно рожа была неординарная. На голое смуглое грудастое тело стекали черные и спутанные волосы. Концы волос ложились, виясь, на рыхлую землю. Петя заслонился блокнотом, пересекая и смешивая линии. Великан дернулся и загромыхал, земля загуляла ходуном. Петю замутило.