Как-то он попросил у нее номер телефона. Надя лениво написала ряд цифр на чеке, оставленном на прилавке. На следующий день он позвонил и предложил встретиться, Надя согласилась. Извиняясь за ремонт, он повел ее к себе домой. В углу прихожей лежали куски обоев, в гостиной на полу топорщился недостеленный линолеум. Рядом с разложенным диваном стоял столик. Альберт пошел на кухню принес шампанское и коробку конфет.
К шампанскому нужно фрукты, сказала Надя и, попросив включить музыку, положила в рот конфету.
Я люблю «Brazzaville», ты не против? спросил он.
Нет.
Альберт нажал кнопку. Полилась мелодия.
Почему ваш магазин называется «Африка»?
Не знаю. Я часто об этом думаю.
Можно, я буду называть тебя Африканкой?
Надя пожала плечами.
Нет. Лучше Африкой. Я буду называть тебя Африкой.
Альберт освободил Надю от одежды и стал исследовать губами новый континент. Сначала северную территорию, восточную, западный склон, спустился к южным границам и, наконец, обосновался в самом центре, в самой сейсмоактивной зоне, и оставался там, пока ее нежные впадины и возвышенности не воспламенились.
Альберт часто встречал Надю после работы, они ужинали и продолжали заниматься географией, включая «Brazzaville». Теперь, когда Надя слышала в маршрутке эти мелодии, в центре материка становилось влажно и горячо.
Но, стоя за прилавком, она не думала ни о Вадиме Николаевиче, ни об Альберте. Глядя в большие окна марке-та, Надя представляла осеннюю Африку. Как гоняет ветер по небу большие парусники сухих пальмовых листьев, как садятся они в море, образуя желтую флотилию, как с грохотом падают кокосы и как обнажаются высокие, коричнево-янтарные стволы, становясь совсем не похожими на деревья.
Лия Киргетова Двадцать три
я любил, меня научила. Нет, не трахаться и не понимать, что, куда и как. Другому. Мне было двадцать три, да, а ей тридцать восемь, если не больше, не уверен точно. Я сначала думал только о ее теле как заведенный, днями и ночами, а потом уже стал вспоминать ее слова, все чаще убеждаясь в ее правоте, правоте во всем.
Мы познакомились в самолете, летели восемь часов, так что успели и пофлиртовать, и огрызнуться друг на друга, и замирить, и поспать рядом; затем звонил ей раза четыре, прежде чем встретились. Потом сказала, что согласилась случайно, попал я ей под настроение, не собиралась она со мной знакомство продолжать. Но мне удалось ее зацепить чем-то.
А смысл, без вопросительной интонации сказала она на первом свидании. Я встретил ее после работы она сидела в офисе, занималась чем-то, связанным с туризмом, я так и не успел вникнуть, чем именно. Поехали в хорошо знакомый ей китайский ресторан: «Там нет музыки и хорошая жратва», бодро отрекламировала она его.
Смысл нам встречаться? Все заранее известно: секс, еще секс и, если повезет совпасть, еще немного секса. Затем пожмем плечами, вежливо попрощаемся, и все. Займем друг другом несколько вечеров, возможно, и выходных. Тебе сколько? Двадцать три? Ну Она пожала плечами.
Ну да, согласился я. Так и будет, скорее всего. Тебе жалко выходных?
Да нет, растерянно решила эта симпатичная женщина наше «быть или не быть», мне не жалко. Не тебя. А вообще жалко. Я становлюсь занудой, прости.
Она мне сразу очень понравилась. Высокая, с прямыми волосами темными до плеч, с челкой, глаза яркие, светло-серые редкого цвета глаза. Худовата. Мне нравятся женщины, на которых отлично сидят джинсы, вот это как раз тот случай. Немного похожа на птицу, на лесную какую-то, из тех, которые охотятся по ночам, а не только свистят в гнезде всю жизнь. Хотя я не разбираюсь в них. В птицах. Стильная, красивая, да, но ничего кукольного, ничего неестественного, живая очень, настоящая. Ни коровьих взглядов, ни надутых губок, ни манерных словечек. Без искусственного слоя поверх лица и поверх разговора все как есть. У нее было штук пятнадцать брючных костюмов, и они ей здорово шли. Не женские часы на руке. Не красила губы ни разу не видел помады на них. Синий ей идет нереально, будто нежное свечение появляется вокруг, как у инопланетных героинь, обаятельно захватывающих старушку-Землю в фантастических сериалах. Мне она нравилась в синем больше всего, да. В синем или голой.
Думаю, я не очень ее понимал. Было ясно, что она многое пережила, может быть, и страшное что-то, но ничего в ней не было трагического и страдальческого. Не было излишней значимости, которую так часто девушки придают вполне обычным вещам. Но позже мне стало именно этой значимости и недоставать. Обесценивая свои чувства, она обесценивала и все окружающее, теряя многое от этого, наверное. Ценность как вкус Как насыщенность Мне кажется, ей никогда не было вкусно жить, даже в детстве.
После ужина мы пошли к ней пешком несколько минут, недалеко оказалось. Вокруг тихо трещали почки деревьев, ветер теплый, апрельский. Мартовские коты орали, перепутав месяцы.
Я волновался, уж слишком она была не ручной, что ли, не льнущей, отстраненной, ироничной, не очень было понятно, топая к ней в гости, как я ее такую буду трахать. С другими было проще в сто раз: везешь в постель, застряв в пробке, а она уже и смотрит так, и разговаривает так. Касается, улыбается, мигает зеленым. А эта нет.