«Настоящая любовь нема, думала я, она безгласна, как алфавит нашего языка».
Собрав вещи, я ушла от Аарона, потому что постель без любви все равно что синагога без Торы.
В коридоре было долгое эхо.
У тебя и правда много сердец, слышала я, спускаясь по лестнице, и все каменные
Соломон был старше моего отца, но меня это не смущало. «Время для полов течет по-разному, говорила мать, фаршируя рыбу, женский век короток, но дольше мужского.» А отец, расстегнув пиджак и оттягивая большим пальцем подтяжки на брюках, лихо отплясывал на свадьбах и, поздравляя молодых, мысленно примерял роль жениха.
Жена Соломона брила голову и носила парик, как предписывает вера. Но все знали, что у нее редкие, некрасивые волосы. Зато под ее тенью плавился асфальт, а от изображений трескались зеркала. Такие дерутся за свое счастье, не понимая, что силой можно добиться всего, кроме любви. Связать с кем-то судьбу значит для них своровать чужую, подменив ее своей. Они не хотят меняться судьбами с кем попало, долго выбирают, а в конце остаются одни. В постели они бывают сами по себе, делая мужчин одинокими. Рядом с ними чувствуешь себя так, будто ешь в субботу некошерное, и они заставляют думать, что все женщины одинаковы.
А Соломон был большим ребенком, ходил в мятых брюках и обедал в студенческой столовой.
Шолом, подсела я, составляя посуду с подноса. Можно сдать вам экзамен?
Он поднял глаза:
Ваше имя?
Суламифь
Была суббота, цвели каштаны, мы гуляли по бульварам, и вместо экзамена я рассказывала про южный городок, в котором родилась, про талмудистов в долгополых кафтанах и шляпах с висящими по бокам пейсами, про деда, который был кучером, носил пышную бороду, черный лапсердак, употреблял вместо немецкого идиш, вместо испанского ладино, а по-русски говорил с местечковым акцентом. Все три языка дед считал родными, перепрыгивал с одного на другой, как воробей по веткам. Он верил, что сефарды расселились из гетто, а мы, ашкенази, произошли от тринадцатого колена Израилева, которое было утеряно, от хазар. На своей двуколке дед носился по всему городу, а его нос, рассекая воздух, напоминал извозчика,
дремлющего на козлах. Случалось ему подвозить и к церкви. И тогда на него косились.
Что, стыдно верить с нами в одного Бога? поглаживал бороду дед, пока с ним расплачивались. Верить в одного Бога все равно что есть с одной ложки
И поспешно стегал лошадь.
Береги пейсы, жидовин, кричали ему вслед.
Умер дед вместе со своей профессией, когда дороги оседлали авто, а лихачей сменили шоферы. Его эпитафия может служить каждому еврею:
Искал Б-га.С властями не дружил.
А утром явилась его жена. Горячилась так, что парик покрылся потом, стыдила, будто поливала чесночным соусом, вспоминая о грехе.
Грех оборотная сторона добродетели, огрызнулась я, нет греха нет и добродетели!
Она хлопнула дверью. А я вспомнила мать, говорившую, что холодная женщина становится ведьмой. Вместо мужского «жезла» она использует метлу летая на ней, получает удовольствие, которого не может достичь иначе. А еще я подумала, что люди все подменяют: вместо совести у них закон, вместо исповеди анкета, а любовь они выселили за черту оседлости. И потому их дни, как зерна, которые клюет курица, а ночи, как разорванный в клочья пиратский флаг.
Университет я оставила с ощущением, что знаю меньше, чем при поступлении, и из столицы, где ходят узкими муравьиными тропами, убежала с Соломоном на край света, где мир лежит в первозданной чистоте. В соснах там шумел ветер, и море билось о скалы, как песнь песней. О, возлюбленная моя, зубы твои, как стадо овец, сгрудившихся у водопоя! Мы жили в домике с саманными стенами, крышей из пальмовых листьев и окном с обращенным внутрь зеркалом вместо стекла. Мы ели дикий мед с орехами, и в саду у нас, как в раю, росли яблони. Днем, когда в сухих водорослях на берегу мы собирали устриц, нас оглушали крики чаек. Вытащив из воды рыбу, они выпускали ее из когтей, чтобы подхватить на лету клювом.
Так добыча для них превращается в птицу, щурился Соломон.
В отличие от других, еврей страдает не страхом кастрации, но ужасом бесконечного обрезания
Соломон улыбнулся:
На все есть тысяча объяснений, и все правильные. Хотя верного ни одного. Поэтому важнее не отыскать правду, а убедить в ней других.
Так я поняла, что люблю его даже тогда, когда ненавижу.
В нашем царстве мы кормили друг друга яблокам и были мудры, как змеи. Ночью к нам спускались ангелы, а на рассвете пастухи, как волхвы, приносили козье молоко. Целый день мы бродили, прикрываясь ладонью от солнца, а вечером поднимались в горы, в увитую плющом беседку, слушать тишину, как раньше на концертах музыку. Молчание вдвоем отличается от молчания зала, а отсутствие звуков от космического безмолвия. Тишина зависит от того, есть ли поблизости спящий, тикают ли часы, бывает, от нее глохнут, ведь она звенит так, что закладывает уши. В беседке наши мысли, как влюбленные, встречались со словами и, умирая, рождали особую тишину, которую, как льдинку, можно сломать даже шепотом.