Наташа, впрочем, говорила, что это у меня обычная
мизантропия среднего возраста.
Ну еще бы, отвечал я. Заработаешь тут мизантропию, если твоя подружка забыла обо всем на свете и готова говно убирать из-под задницы какого-то обрубленного бомжа.
Ты отвратителен в своей мизантропии, говорила она и уходила из комнаты.
А я оставался, глядя в окно на мартышек, скачущих по улицам некогда цветущего города белых людей.
Последний римлянин в брошенной империей Галлии.
Вот как я себя ощущал.
Неизвестно, правда, был ли он, этот римлянин, и была ли у него жена, и, если на то пошло, жил ли у ворот его дома человек без ног и рук.
И звали ли его Васяней-Обрубком.
Человек, к воротам которого прибился Васяня, был тюфяком.
И это был я. Васяня, своим звериным чутьем человека, живущего на улице таким еще обладают бродячие собаки, почуял мою слабину. И начал жить у наших ворот. Притащил к ним обоссанный матрац он нес его в зубах, неуклюже переваливаясь с обрубка на обрубок, Маресьев хренов, и стал на нем спать. Двигался Вася с трудом, кряхтел, сопел, ныл, так что я разжалобился. Как-то вынес ему плащ-палатку и пару теплых вещей.
Это ты зачем? спросила меня Наташа.
Понимаешь, сказал я, я вот думаю
Что ты думаешь? спросила она.
Ну боялся я показаться странным.
Валяй, разрешила она мне.
Мне кажется, сказал я испуганным голосом, а вдруг это
Что? спросила она.
Сам Иисус Христос прошептал я.
Кто ты и кто Иисус, сказала она, смеясь.
Она поглядела на меня с удивлением. Пришлось объяснять.
Ну, как в притчах этих сраных, объяснил я, нервничая, когда к тебе домой приходит нищий в гнойных язвах и просит глотка воды, а ты шлешь его на хер и.
И?
и оказывается, что это сам Иисус приходил проверять твою доброту.
Я не знала, что ты настолько верующий, подняла она брови.
Да я, в общем, не очень верующий, запутался в объяснениях я.
Ясно, сказала она. Ты просто думаешь, что это своего рода послание судьбы, и боишься оплошать перед ней.
Во-во, сказал я и закурил.
Господи, милый, сказала она.
Бог это не ревизор, а ты не проворовавшийся бухгалтер, сказала она.
Кто ты и кто я сказал я задумчиво.
Если мы не знаем этого, зачем нам пытаться узнать что-то еще, сказал я.
Пожал плечами, а вечером вынес Васяне-Обрубку поесть. Он поскулил о том, как ему тяжело дается этот простой, в общем, процесс, и мне пришлось, присев на корточки, перелить ему в жадную пасть всю тарелку супа. Потом, чтобы совсем уж не растрогаться, я убежал в дом, пожелав бомжу спокойной ночи.
Постепенно это кормить бомжа вошло у меня в привычку.
Наташа только пожимала плечами. Но отнеслась к этой моей причуде терпеливо. Хорошая она у меня была. Моложе на десять лет, грудь не очень большая, зато ляжки Ляжки у нее были чемпионы. Ляжки-Чемпионы. Она это знала и специально разбрасывала их по сторонам от себя на подоконнике той редакции, где работал я и куда она приходила на практику. Наташа увлекалась панком, роком, хиппи и всей прочей херней, благодаря которой девушки начинают трахаться в тринадцать, сосать в двенадцать и «успокаиваться» в двадцать. Примерно так вышло и у Наташи замуж за меня она вышла к двадцати. Бросила плести фенечки и мечту работать в Москве почему-то именно в «Нью таймс», выучилась на переводчика и стала порядочной девушкой. Она была ужасно независимой и отказывалась от работы, если до нее было «чересчур далеко ехать». «Это в городе, который можно пешком за час пройти, твою мать, Наталья!» хотел сказать я ей. Но молчал. Потому что содержала нас она. Меня, как расово неполноценного, уволили из газеты, так что я сидел дома. А Наташа ну так недаром у нее фамилия была молдавская, Марар, преуспевала. А я сидел дома, да. Готовил есть да трахал ее каждую ночь, чтобы не сбежала к кому помоложе. И постоянно говорил ей о том, как хорошо было бы нам куда-нибудь уехать.
Белозубая молдаванка Наташа только посмеивалась и говорила, что я драматизирую.
У этой страны есть будущее! говорила она.
По мне так это у нее было возрастное. Когда тебе двадцать, у всего в этом мире долбаном есть будущее. Потом это заблуждение проходит. С возрастом будущее мира исчезает и лопается вместе с пузырями твоей личной надежды они истончаются, как стенки сосудов у старика. Кстати, меня совершенно не беспокоило то, что я нахожусь на содержании у жены. Мне было на это наплевать. Я сидел у себя в доме, доставшемся по наследству от уехавшей в Румынию матери и уехавшего в Россию отца, и глядел, как прекрасный некогда каменный город зарастает сорняками.
И где-то под моими воротами беспокойно ворочался Вася-Обрубок.
Все бывшие хиппи ужасно жестокие и черствые люди.
Не потому, что они плохие, вовсе нет. Мне просто кажется, что они еще в юности исчерпывают весь свой запас доброты их сраной. Ну, когда они ездят за отсос по миру на чужих автомобилях, ебутся с поставщиками травки, чтобы сэкономить деньги, и плетут свои сраные грязные, никому на хуй не нужные фенечки. Но Наташа кроме того, что была бывшей хиппи и журналисткой да-да! была еще и моей женой. Так что она разрешила мне пускать Васю-Обрубка в прихожую на ночь. Она ведь помимо переводов занималась и семейной психологией.