Сколько вам лет? спросил он. Сама поражаясь собственной глупости, я сказала чистую правду:
Сорок пять.
Вам повезло.
Я изумленно посмотрела на него. Ему, должно быть, двадцать шесть, может, меньше.
Повезло? Почему?
Дожить до таких лет Здорово!
Он выпустил мою руку, точнее (так мне показалось), отстранил ее. Потом отвернулся и закрыл глаза. Я встала.
Спокойной ночи, Льюис.
Спокойной ночи, сказал он мягко. Спокойной ночи, Дороти Сеймур.
Я тихонько прикрыла дверь и спустилась на террасу. Чувствовала я себя до странности хорошо.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
От всего
можно вылечиться.
Нет. Между мной и тобой существует что-то неумолимое, и ты это прекрасно чувствуешь. Ты должна об этом знать. Не можешь не знать.
Я прервала эту странную беседу, последний образчик моего творчества, и вопросительно взглянула на Льюиса. Он поднял брови, улыбнулся.
А вы верите, что существуют неумолимые вещи?
Речь не обо мне, а о Ференце Листе и о
Но вы сами верите?
Я рассмеялась. Я знала, что жизнь иногда действительно представляется неумолимой и что от некоторых романов, как мне казалось, я никогда не смогу излечиться. И ничего, сижу себе в саду, мне сорок пять, я в отличном настроении и никого не люблю.
Верила когда-то. А вы?
Пока еще нет.
Он прикрыл глаза. Мы понемногу начинали говорить о нем, обо мне, о жизни. Когда я приходила со студии, Льюис спускался из своей комнаты, опираясь на костыли, вытягивался в кожаном кресле, и, попивая виски, мы смотрели как опускается вечер. Возвращаясь, я была рада снова его увидеть, такого спокойного, странного, одновременно веселого и испуганного, как неизвестный зверек. Рада, но не более того. Я ни в коей мере не была влюблена и, что интересно, при других обстоятельствах его красота могла бы вызвать у меня испуг, даже отвращение. Сама не знаю почему просто он слишком уж стройный, изящный, совершенный. Отнюдь не женоподобный, он тем не менее заставлял меня вспоминать о касте, описанной Прустом: его волосы походили на перышки, кожана ткань. Одним словом, в нем не было ничего похожего на ту детскую грубость, которая меня привлекала в мужчинах. Я спрашивала себя, бреется ли он, нужно ли ему это.
Как выяснилось, он родился в североамериканской пуританской семье. Немного поучившись, ушел бродить по стране, по дороге перепробовал кучу профессий и остановился в Сан-Франциско. Встреча с такими же бродягами, слишком большая доза ЛСД, драка, поворот машины и он оказался здесь, у меня дома. Когда поправится, уйдет, сам не знает куда. А пока мы говорили о его жизни, об искусстве он был достаточно образован, несмотря на свои неслыханные суждения. Короче говоря, в глазах окружающих наши отношения выглядели самыми пристойными и самыми нелепыми из всех возможных отношений между двумя человеческими существами. Но если Льюис меня постоянно расспрашивал о моих прошлых романах, то о своих не говорил ни слова, и это казалось единственно странным и наиболее опасным в мальчике его возраста.
Он говорил о мужчинах или о женщинах как о неких отвлеченных, безликих понятиях. И мне казалось почти непристойным в мои-то годы испытывать такую нежность и такие волнующе-смутные воспоминания при слове «мужчины».
Когда у вас появилось это ощущение неумолимости? спросил Льюис. Когда ушел ваш первый муж?
Господи, да нет конечно! В тот момент я испытала скорее облегчение. Вы только представьте абстрактная живопись круглые сутки, круглые сутки. А вот когда ушел Фрэнк, тогда да, тогда чувствовала себя загнанным зверем.
Кто такой Фрэнк? Ваш второй?
Да, второй. В нем, конечно, не было ничего выдающегося, но он был таким веселым, таким нежным, таким счастливым.
Он вас бросил?
Его подцепила Луэлла Шримп.
Он с интересом поднял брови.
Вы хоть слышали о такой актрисе Луэлле Шримп?
Льюис сделал обидевший меня непонятный жест, но я сдержалась.
Короче, Фрэнк был соблазнен, очарован и бросил меня, чтобы на ней жениться. Вот тогда, как Мари Д'Агу, я подумала, что уже никогда не излечусь. Я так думала целый год. Вам это кажется странным?
Нет. И что же с ним стало?
Через два года Луэлла подцепила другого, а его бросила. Он снял три дурацких фильма и запил. Таков финал.
Возникло молчание. Потом Льюис тихонько застонал и попытался встать с кресла. Я встревожилась:
Вам нехорошо?
Очень больно. Мне кажется, я никогда не смогу встать на ноги.
Я на секунду представила, как здесь навечно поселится бедный больной Льюис, и, как ни странно, эта мысль не показалась мне ни абсурдной, ни неприятной. Может быть, я уже достигла того возраста, когда человек должен взвалить на себя какую-нибудь ношу. В конце концов я бы чувствовала себя нужной и спокойно ее несла.
Ну что ж, тогда вы останетесь здесь, сказала я весело. А когда у вас выпадут зубы, я буду варить вам кашку.
Почему же у меня должны выпасть зубы?
Говорят, такое случается с теми, кто долго не встает. Хотя, признаюсь, это выглядит парадоксом. Они ведь должны выпадать под действием силы тяжести, когда человек находится в вертикальном положении. Так ведь нет.