Дерзай, чадо! уже в царских вратах обратился священник к нищему.
Слепец, продолжая посохом ощупывать пол, поднялся на амвон и, сделав перед царскими вратами три земных поклона, вошел в алтарь и остановился у престола.
Дерзай, раб Божий Тихиче! продолжал священник. Ныне престолу Бога жива предстоиши.
Слепец еще перекрестился. Рука его дрожала.
Простри руку твою, подсказывал священник.
Слепой протянул руку. Глаза всех находившихся в соборе напряженно следили за ним. Глаза же Борецкой, казалось, пожирали дрожащую его руку.
Рука эта дотронулась до одного блюда, покрытого тафтой, до правого. Разнородные ощущения прошли по лицам присутствовавших в церкви.
Вознеси горе жребий сей, да узрят стоящий зде, распоряжался священник.
Нищий поднял первое блюдо над головой. К нему подошел соборный протодиакон с орарем на руке и, бережно взяв блюдо, возложил его себе на голову, как бы это был дискос с агнцем пасхальным. Потом, вместе со священником, державшим в руках крест, он вышел из алтаря и направился к выходу из собора. За ними следовал тот седой боярин с золотою гривною на шее, который и прежде этого выходил на паперть. Это был посадник глава Господина Великого Новгорода. Все глаза по-прежнему напряженно следили за движениями этих трех лиц.
Выйдя на паперть, протодиакон снял с головы блюдо и подал его посаднику. Посадник снял с блюда тафту. Под тафтою оказалась свернутая дудочкою бумажка. Глава города развернул ее и прочел написанное на ней.
Господине Великий Новгород! громко произнес он, поднимая вверх бумажку. Смотрите вот жребий преподобного Варсонофия!
Варсонофий! Варсонофий! прошел говор по площади и по всему Детинцу.
Не быть владыкой Варсонофию не на него пал перст Божий.
Все заволновалось. Говор, хотя сдержанный, но могучий, как всколыхнутое бурей море, волнами ходил по всему пространству, занятому народом.
Отца Пимена! Пимена во владыки!
Не надо Пимена он латынец!
Феофила протодьякона! Феофила!
В Волхов Феофила! Он московской руки холоп княженецкий!
Пимена в прорубь! Пимен похваляется: меня-де и в Киев пошлют на ставленье я и в Киев пойду Латынец он литва хохлатая.
Между тем священник, протодиакон с блюдом и посадник воротились в собор. Первые два вошли в алтарь, где у престола все еще стоял слепой Тихик.
Паки дерзай, раб Божий Тихиче! провозгласил священник.
Слепец вздрогнул, протянул руку и ощупал левое крайнее блюдо. При этом движении слепого яркая краска залила полные щеки Марфы-посадницы, не спускавшей глаз с престола.
И это блюдо протодиакон возложил себе на голову. Тем же порядком и священник с крестом, и протодиакон с блюдом на голове, и посадник вышли к народу.
Опять сняли тафту с блюда
и раскрыли жребий.
Господине Великий Новгород! раздался тот же голос старого посадника. Вот жребий преподобного отца Пимена!
А Не быть Пимену, латынцу, владыкой! Не вывезла кривая
Феофил владыка! Многая лета владыке Феофилу!
Ай да Тиша блаженненькой! Знал, кого вымать! Исполать Тише.
Действительно, там, в храме, на престоле, остался жребий Феофила-протодиакона, и это было знамением, что Бог благословляет избрание во владыки новгородские Феофила а Варсонофия и Пимена отверг.
Избрание владыки свершилось. Но не было, как водилось прежде, всенародного ликования Напротив, только немногие голоса огласили стены Детинца и соборную площадь шумными восклицаниями в честь и во здравие новому владыке. Мало того, дело кончилось тут же, у Святой Софии, свалкой, во время которой у кричавших «слава» и «многая лета» были поразбиты носы до крови и перещупаны ребра. А когда толпы повалили с Софийской стороны на торговую, то «кончане» и «уличане» с Славенского и Плотницкого концов да некоторые из пригорожан, большею частью «худые мужики-вечники», обрушились на «житых людей» из Людина и Неревского концов, шибко их помяли, а некоторых с мосту прямо пошвыряли на реку, на лед. «Худые мужики-вечники» кричали искренне, хотя и не о себе, а то, что хотели от них (те же Борецкие), чтобы они кричали Что избранием во владыки не Пимена, а Феофила богатые люди (как будто не были таковыми сами Борецкие) готовятся продать Новгород в московскую кабалу, где «козам рога правят» и «слезам не верют» Что зажмет Москва Новгород в «ежовы рукавицы да согнет в три погибели», как она уже согнула княжество Тверское и иные Что можно, коли уж шибко начнет наседать, и с Литвою побрататься, чтоб она, Москва, «растак ее да переэдак знала, что Господин Великий Новгород ни кречету, ни соколу, а тем паче татарскому улуснику гнезда своего, Святой Софии, в обиду не даст».