Наступал вечер. Царевна после всех волнений была почти больна. Боярыни ее оставили, но их место заняли бабка Желябужская и боярыня Милюкова.
Царевна
начала тяготиться даже присутствием бабки, ей хотелось остаться одной, подумать, но ее не оставляли ни на минуту, не спускали с нее глаз.
«Господи, да это тюрьма какая-то!» подумала она и тоскливо огляделась.
Устала, царевна? заботливо спрашивает ее бабка.
Устала, бабушка, хочется вздохнуть немножко, посидеть одной, нерешительно произнесла последнее слово царевна.
Что ж, останься, мы, пожалуй, уйдем, промолвила бабушка, поглядывая вопросительно на Милюкову.
Та поднялась, и они вышли.
Царевна взглянула свободнее, какая-то тяжесть спала с нее. Она вздохнула и слегка потянулась.
Небо было красно, обещал быть мороз. Царевна подошла к окну. Перед ней богатой панорамой разбросилось Замоскворечье, внизу лежала закованная в лед Москва-река, десятки церквей возвышались над деревянными постройками тогдашней Москвы.
«Ведь это все мое теперь, думала царевна, бросая взгляд на развернувшуюся перед ней картину, все мое и эти дома, и реки и все, все».
Долго стояла она, глядя в окно, а тени все гуще и гуще ложились на город, в покое делалось темно, пришли зажигать свечи; царевна отошла от окна и села в кресло.
«А муж у меня красивый какой будет, думалось ей, да какой добрый, ласковый любить будет крепко».
И перед ней встала фигура молодого царя. Царевна с улыбкой вспоминает о нем, но мало-помалу фигура эта как-то стушевывается и исчезает, ее заменяет другая другой человек, другое лицо: глаза этого выразительнее, лицо смелее, красивее Царевна задумалась.
«Этот куда краше царя, мелькнуло в уме царевны, и она испугалась при этой мысли, ведь я теперь уж не своя, я невеста царская, а думаю о чужих, грех-то какой, батюшки!»
Но образ боярина так навязчиво лез в глаза. Царевна краснела, мучилась, но Салтыков не покидал ее. Она встала и прошлась по ярко освещенному покою.
Услыхав шаги царевны, снова явились в покой бабка с Милюковой. Они принесли с собой ящик с забавами, состоявшими из ниток жемчуга и драгоценных камней, принесли и сластей разных; у ребенка-царевны разбежались глаза И позабавиться хочется, и сласти куда как хорошо выглядят, так и манят к себе, и чего только не было наставлено здесь Ребячество взяло свое, царевна набросилась на сласти.
Не кушай много, царевна, не поздоровится тебе, заметила бабка.
А царевна и слушать не хочет ее, улыбается да пробует сласти одни за другими.
Глава VII
Михайло Салтыков вышел из дворца чуть не шатаясь. Все пережитое им нынче, разбитые в одно мгновение мечты, разбитые одним царским взглядом, одним словом; потом это перемоганье самого себя, старание не выдать себя, своего горя, поздравления царя в то время, когда на сердце лютая тоска, напускной веселый вид все это тяжко отозвалось на боярине, сломило его, и, только выйдя из дворца, когда обхватил его холодный, морозный воздух, он немного пришел в себя. Но горе еще могучее, сильнее овладело им, но и то уж было легче, что здесь, на улице, он был свободен; он знал, что никто не наблюдает за ним, не подмечает его взглядов, он чувствовал себя свободным, но и покинутым, словно одиноким; и это одиночество чувствовалось нынче как-то глубже, делалось как-то страшнее.
Выйдя из дворца, он остановился на дворе. Были сумерки. Темнело. Салтыков стоял в раздумье. Заскрипели чьи-то шаги по снегу, он вздрогнул и обернулся к нему подходил брат Борис.
Меня поджидаешь? спросил подошедший. Не думаешь ли зайти к матушке?
Нет, я так остановился; целый день в хлопотах, устал, а на улице так свежо, хорошо, отвечал Михайло.
К матери-то зайдешь или нет? снова спросил Борис.
Нет, я домой
Она, чай, ждет, узнать хочет
Михайло как-то неопределенно улыбнулся.
Она, поди, и без нас знает, на что ж у нее Феодосия.
Они прошли молча несколько шагов. Борис искоса взглядывал на брата несколько раз, тот делался все мрачнее и мрачнее.
Михайло? заговорил нерешительно Борис.
Ты что? встрепенувшись, спросил Михайло.
Что это ты?.. Словно не в себе?..
Говорю, устал очень
Зайдем ко мне, благо ближе, посидим, потолкуем
О чем толковать-то?
Потолковать есть о чем
По мне, так и зайдем, все равно
И действительно, ему было все равно
куда ни идти теперь. С братом ему особенно стесняться было нечего, о горе своем ему не было надобности говорить, а расстроенный вид мало ли чем можно было объяснить, оставаться же одному так тяжело, так страшно.
Они подошли к калитке, Борис постучал кольцом, быстро распахнулась она перед боярами. Большая, освещенная комната, уставленная широкими, обитыми персидскими коврами скамьями, приветливо встретила бояр.
Михайло подошел к столу и сел, рука его, запущенная в волосы, нервно перебирала их. Борис взглянул на него и подошел к двери, заглянул в нее и плотно затворил. Подойдя к столу, он сел напротив брата и пристально, не спуская глаз, несколько минут глядел на него. Михайло, потупив глаза, не проронил ни одного слова.
Новый род, надо полагать, теперь явится, силу заберет, прервал молчание Борис, все так же глядя на Михаила.