голубушку, про Настюшку, все хочется узнать. Ну и узнал на свою голову. Боярин, вишь, в злобе за тиранство принялся, и чего только не делал он с ней, вымолвить страшно. Долго я думал, что бы с ним, окаянным, сделать, да что ж тут придумаешь
А тут немного спустя и того горшая весть дошла до меня: Настюшка моя померла, убил ли ее отец, замучил ли, только неладное что-то говорили про него. Обезумел я с горя, не знаю, что со мною и сотворилось: хожу, ничего не вижу, только круги какие-то красные в глазах расходятся. Наступила ночь, вот такая же темная, как и ноне, долго бродил я кругом, а там и решил. Все уже во дворе спали, я перебрался через забор, собаки бросились было на меня, да скоро узнали и замолчали. Подошел я к хоромам, отпер ставни, гляжу и глазам не верю. Горят свечи, а на столе лежит она, моя голубушка, только черная такая. У меня словно замерло сердце.
«Погоди же, старый коршун, найду же и я на тебя управу, раз избавил тебя от смерти, промолвил я, а теперь сам ее поднесу тебе, только не такую, а пострашней маленько!»
Пошел я, набрал кольев, подпер все двери в хоромах да хоромы-то и подпалил в миг один все во огне были!
Ермак на мгновение замолчал.
Что же, сгорел старый? спросил Кольцо.
Все сгорели, проговорил Ермак, все, кто в доме был, сгорела и она, моя голубка! Старый-то спал, когда я поджег, а как охватило хоромы огнем, вскочил он да хотел в окно выпрыгнуть, ну, тут я его и встретил ножом! прибавил он. Ну и взяла меня тоска тогда, весь свет стал постыл, на людей такая злоба взяла, что не глядел бы на них, разом всех покончил а там, там пошел на Волгу да и пристал к Шустрому, а дальше что было, сам, чай, знаешь, закончил Ермак.
Так в этом и кручина твоя вся? спросил Кольцо.
Не кручина, говорю, а раздумье берет, да и не об этом, это что все старое, ну, значит, и быльем поросло, о другом я думаю!
О чем такое?
А вот видишь, хороша наша жизнь, свободна, привольна, никого над нами нет, только самих себе знаем. А как она досталась нам, чем мы добываем ее грабежом да разбоем!
Чтой-то ты, Ермак Тимофеевич, словно на исповеди во грехах каешься!
Да и разбоем-то каким! не слушая, продолжал Ермак. Прежде персиян душили, ну и черт с ними, с нехристями, туда им и дорога, а теперь-то мы душим свои христианские души: грех ведь тяжкий. И до чего дожили мы с тобой? Царской опалы дождались, того и гляди, свои же руками на виселицу выдадут.
Что ты, господь с тобой, атаман!
Чего господь со мной, Живодера забыл, что ли?
Ну, Ермак Тимофеевич, в семье не без урода.
А коли в нашей семье да много их найдется? Чужая душа, сам знаешь, потемки.
Так-то оно так, только Живодер всегда был ненадежен, а теперь, кажись, все слава богу.
Кабы то так, кабы твоими устами да мед бы пить.
Наступило молчание.
Долго я думал, Иваныч, и вот что придумал, слушай. Давно уже я слышал про Пермскую землю, и вот строгановский служилый то ж про нее рассказывал; богатства там страсть, сторона далекая. Нет там ни воевод, ни стрельцов, жить можно свободно, вольготно, без всякой опаски; нас немало, остяков так запугаем, что они сами будут нам ясак нести. А поживиться там есть чем одних зверей пушных не оберешься.
А что с ними делать-то, коли людей там нет, куда же мы сбывать их будем?
Было бы что сбывать, а место найдется для них.
Делай, атаман, как знаешь, как лучше. Только пойдут ли за нами молодцы-то наши?
И об этом я думал. Очертя голову я не поведу их никуда, допрежь всего отправлюсь сам, один, на место, все разведаю там, правду ли об этой стороне говорят. Коли правду, так ворочусь и клич кликну: кто хочет идти со мной иди, а нет, пускай выбирают себе другого атамана и остаются жить здесь.
Когда же ты думаешь отправляться?
Да завтра бы пораньше, чуть зорька, так и пущусь в путь, все равно ночь-то не буду спать.
Как же ты лагерь бросишь, что молодцы подумают?
Лагерь я не брошу, ты здесь останешься, а ты все равно что и я. А чтобы молодцы ничего не подумали, завтра собери круг да и объяви, что я ушел на промысел, на разведки, что ли, что вместо себя тебя оставил, вот и конец.
А долго ли ты в отлучке будешь?
Бог весть, сам знаешь неблизко.
Так тебя, значит, здесь и ждать?
Хорошо бы было, кабы здесь дождались, а уж если и уйдете куда, так какую-нибудь заметку оставьте, чтобы знать мне, где искать вас, или известите меня.
А бог весть, где ты будешь?
О себе-то я весть всегда подам.
Кольцо задумался, неизбывная тоска легла ему на душу; после встречи с Ермаком он ни разу еще не расставался с ним, и предстоящая разлука пугала, тревожила его.
Что ж ты, Иваныч,
призадумался? спросил Ермак.
Да так, что-то неладно, сердце словно беду чует!
Полно, Иваныч, беду накликать, все хорошо будет, а теперь простимся тебе и соснуть пора, а мне уж не до сна, да скоро и рассветать будет.
Не до сна и мне, Ермак Тимофеевич, разогнал ты мне его. И что это тебе вздумалось?
Говорю что!
Так уж вместе бы нам с тобой идти!
А товарищей на кого бросим? Ведь без нас с тобой они что стадо без пастуха будут. Коли не хочешь, чтоб я шел, ступай ты, разведай в строгановских деревнях тебе все расскажут, а я уж здесь останусь.