Я и тогда и теперь говорю, что нет, отвечала Желябужская, лгать мне нечего.
Да лгать и не приходится; ты должна говорить как на исповеди, утаишь что, правды не скажешь, весь род погубишь, немилость царская нелегка, не всякий ее вынесет, а царь в случае неправды обещал не щадить вас.
Бояр в случае обмана, царь прямо сказал, казнить смертию, вмешался Шереметев, обращаясь к Хлоповым.
Смерть не страшна, боярин, отвечал Хлопов, страшны гнев да немилость царская.
Истину говоришь, боярин, поэтому по душе расскажите, ничего не тая, не вводите ни нас, ни царя в обман;
обманете и себя и царевну сгубите.
Кто гибели себе хочет, а правда и без нас, чай, известна вам. Спросите всех добрых людей, они вам скажут. На глазах у всех росла Марьюшка, не прочили мы ее в царские невесты, никогда и в помыслах этого не держали, от добрых людей ее не таили, на глазах у всех росла, все ее видели, все знают, спросите их, что они скажут вам. А мы крест готовы целовать говорим только одну правду. Никогда не хворала она, девка была здоровая, кровь с молоком, а что во дворце захворала, так, полагать надо, от сластей, дома-то она мало их ела, а во дворце ей вволю давали, ну и объелась, да и эта хворость прошла на другой же день, Марьюшка совсем здорова сделалась, а как брат, Хлопов указал глазами на Глеба, дал ей выпить зелья, что ему Михайло Салтыков подал, так и свернулась она, надо полагать, опоили, да и то, милость Божия, отошла, водой святой отпоили, с тех пор хоть бы какая хворость была у нее! Вот и тогда говорил это и теперь говорю, пусть государь прикажет казнить меня смертью, я и на плахе под топором скажу то же самое. А что по наветам да облыганью Салтыковых девку сгубили, так и это правда, накось, опозорили как, с верха как обманщицу бесчестную свели, ни за что опозорили да после дворцовского довольства в Сибирь угнали на холод да голод! При последних словах голос Хлопова дрогнул, на глазах показались слезы, но он с досадой смахнул их.
Бояре сидели молча, в душе они были вполне согласны с Хлоповым, понятна им была и вся тяжесть положения Марьюшки.
Нам бы нужно боярышню повидать, поговорить с нею, заметил наконец Шереметев, прерывая молчание.
Что ж, милости просим, может, ее сюда позвать? спросил Хлопов.
Нет, мы уж лучше к ней пройдем, нам ее одну нужно, неловко сказал Шереметев.
Как лучше, бояре, так и делайте, отвечал Хлопов.
Те поднялись, Хлопов проводил их к Марьюшке и возвратился назад.
Здравствуй, царевна! приветствовали ее бояре.
Марьюшка, взволнованная таким торжественным приветом бояр, трепещущая, радостная, встретила их поклоном.
Не царевна я, бояре, промолвила она, была ею прежде, когда на верху жила, а из Сибири царевны не приходят.
Судьбы Божии неисповедимы, Настасья Ивановна, заметил архимандрит.
Бог милостив, царевна, будешь опять на верху, заговорил Шереметев, коли нам правды не утаишь и царя в обман не введешь.
Я никогда не лгала, боярин, и не учили меня этому.
Скажи, царевна, по совести, чем хворала ты, живши наверху.
Царевна улыбнулась, но вместе с тем этот вопрос обидел ее, она вспомнила старое.
Чуден вопрос твой, боярин, ведь вам, чай, лучше известно, чем я хворала, когда сами судили меня за эту хворость, да еще в Сибирь услали; знать, хворость нехорошая была, проговорила Марьюшка.
Тебя оболгали нам тогда, да я и не про то спрашиваю. Что болело у тебя?
Болело что? Да сначала ничего не болело, так, слабость какая-то была, тошнило меня, а как выпила я лекарство, так живот схватило, больше ничего и не было.
А допрежь этого никогда этой болезни не было?
Ни прежде, ни после никогда не бывало, только один раз и приключилось это со мной.
Не знаешь отчего?
А бог его знает, одни говорят от сластей; другие что опоили меня зельем.
А сама ты как думаешь?
Сама?.. Никак не думаю.
А если опоена зельем была, на кого думаешь?
Да ни на кого, а если опоили, так мало ли недобрых людей на свете, знать, кому-нибудь нужно было опоить.
Царь хочет взять тебя опять на верх, только, Настасья Ивановна, говори правду: если есть в тебе какая болезнь, не таи ее, лучше открой нам, а обманешь, тебе же хуже, хоть и царицей ты будешь, все равно царь любить тебя не станет, а великий патриарх запрещение церковное наложит на тебя, да и родня вся в опале будет.
Не боюсь я ничего, я раз сказала уже, что говорю только правду и не лгу никогда! отвечала твердо Марьюшка.
Нам больше ничего и не нужно от тебя, обманешь себя сгубишь, правду скажешь будешь счастлива. Ну, Настасья Ивановна, прости, дай бог нам встретиться с тобой в Москве, у царя на верху.
Спасибо вам, бояре, за доброе пожелание, отвечала Марьюшка, только где уж мне! Не для меня, знать, царский верх, побывала там раз, не удержалась, а опять попасть туда нечего и думать.
Не говори этого, царевна, недругам твоим несдобровать, а приехали мы сюда, чтобы и ты вслед за нами отправилась на царский верх, уж больно ты люба царю.
Бояре откланялись, а Марьюшка, пылающая, вся в огне, прислонилась своим жарким лбом к холодному стеклу и закрыла глаза. Сердце ее сильно-сильно билось.