На дворе забрезжил рассвет, в комнате начали обрисовываться чуть заметно предметы, потом рельефнее и явственнее стали выдвигаться они из темноты; Марьюшка лежала с открытыми глазами, яркий румянец играл на ее щеках, горели уши, шея, она пристально вглядывалась в окно, стараясь как будто подметить рост рассвета; на дворе между тем делалось светлее и светлее, загорелось наконец багровым светом небо, утренняя звезда блеснула еще раз-два своими разноцветными цветами и померкла, исчезла.
Марьюшке надоело лежать, она вскочила с постели и поспешно начала одеваться.
Сегодня придут! прошептала она, и глаза ее загорелись.
Если бы ее увидел в эту минуту царь, забыл бы он и про следствие, и про нелюбовь к ней матери, забыл бы все-все, только глядел бы на нее любовно, ласково, глядел бы, не спуская с нее глаз. Хороша была в эту минуту Марьюшка, куда краше, чем на царском смотру.
Взошло солнышко и залило своим светом Нижний; ярко загорелось оно и в теремке Марьюшки. Как-то весело, легко стало на душе девушки, радостно встретила она день. С нетерпением ждала она прихода московских гостей, поскорее хотелось узнать результат свидания, а время тянулось так медленно, так долго, Марьюшкой начинала овладевать досада.
Что же не идут, что не идут, скорей бы уж какой-нибудь конец, шептала она, выглядывая в окно, выходящее на двор, из которого была видна калитка.
Время шло к полудню, Марьюшка сердилась; то светлое чувство, которое овладело ею утром, исчезло, оставило ее.
Наконец калитка хлопнула, Марьюшка поспешно подбежала к окну и увидела какие-то три черные фигуры.
«Кто же это? Ведь это не бояре», подумала Марьюшка, вглядываясь в них.
Один из пришедших показался ей как будто знакомым, она начала припоминать, где она его видела. И привиделся ей царский терем, вот она лежит в постели, эта самая черная фигура, изогнувшись, стоит над ней, берет ее за руку.
Вспомнила! Лекарь! встревоженно проговорила Марьюшка. Только зачем же он здесь, зачем его прислали?..
Через несколько минут к девушке вошел отец.
Там лекари пришли, проговорил Хлопов, осмотреть тебя приказано.
Марьюшка вспыхнула.
Как осмотреть, зачем? чуть проговорила она.
Так приказано, хотят узнать, не осталось ли у тебя какой болезни.
Не хочу я, не хочу! едва не плача, говорила Марьюшка.
Она все еще не могла
забыть осмотра во дворце, перед царскими смотринами; при одном воспоминании об этом ее бросало в краску, но ведь тогда смотрели ее женщины-повитухи, а тут накось, мужчины будут, да еще немцы-нехристи.
Нельзя, голубушка, как же ослушаться царского приказа.
Срам-то, срам какой! шептала девушка, закрывая лицо руками.
Никакого тут сраму, дочка, нет, успокаивал ее Хлопов, при нас будут ведь тебя смотреть.
Еще пуще зарделась Марьюшка.
Не хочу, батюшка, делайте со мной что знаете, только осматривать себя не дам ни за что, срамиться не стану.
Да чем срамиться? не понимал отец.
Раздевать нагишом! сквозь слезы проговорила Марьюшка.
Хлопов засмеялся:
Да кто ж это тебя раздевать, голубушка моя, станет?
Кто? Известно кто, лекари вон тогда во дворце, плакала навзрыд Марьюшка.
Да что ты, дитятко, что ты, господь с тобой, тогда совсем другое, теперь нешто тебя так будут осматривать?
А то как же известно!
Теперь тебя опросят только больше ничего и не будет.
Марьюшка немного успокоилась.
Утри глазоньки, я их приведу сейчас.
Марьюшка, конфузливо улыбаясь, отерла глаза. Отец вышел и немного спустя возвратился в сопровождении трех немцев.
Лекари, вошедши в покой, отвесили почтительные поклоны. Марьюшка, сконфуженная, отвечала неловким поклоном, она не знала, куда смотреть, куда девать руки, глаза снова заволокло слезами, краска залила щеки, шею, уши, она перебирала в смущении пальцами.
Ты бы, боярышня, села, обратился к ней Балсырь, тебе так удобнее будет, да и успокойся немного.
Марьюшка поскорее села.
Что, боярышня, после той болезни никогда не хворала? спросил ее Балсырь немного спустя, заметив, что Марьюшка оправилась от смущения.
Нет! отвечала та, взглядывая на него исподлобья и быстро опуская вниз глаза.
Никакой боли не чувствовала?
Нет, голова иной раз болела, когда там в Сибири жила. При слове «Сибирь» голосок ее дрогнул. От угара больше, продолжала она.
Балсырь с грустью поглядел на нее. Потом взял за руку и начал щупать пульс. За ним другой, третий немец.
«Что это они щупают все руку, зачем им это нужно?» подумалось Марьюшке, и она вопросительно поглядела на родных.
Лица тех были веселы; они любовались своею Марьюшкой.
Немцы, оставив руку Марьюшки, заговорили по-своему; девушка, слыша звуки незнакомого языка, совсем растерялась.
Поговорив немного, лекари собрались уходить.
Больше ничего?.. как-то невольно вырвалось у Марьюшки.
Немцы улыбнулись.
Нет, боярышня, больше ничего, мы осмотрели тебя, отвечали они, откланиваясь.
Что же нашли? спросил Хлопов.
Балсырь пожал плечами.
Что ж мы могли найти в ней, когда она совершенно здорова, отвечал тот.
Хлопов вздохнул легко, свободно, словно гора с плеч свалилась, он весело, торжествующе улыбнулся.
Она и больна-то никогда не была, а что тогда попритчилось, так пустяки только, со всяким бывает, произнес он.