Молодой вор схватился за мой рюкзачок, но я держал крепко помнил, как мы управлялись с блатными в "церкви", под водительством Ивана Викторовича. Сказал:
- Ничего нет.
- Думаешь, твое шмотье нужно? Да на хуй оно мне усралось!.. Бациллу давай, сладкое дело!*)
Он потянул рюкзак к себе, я к себе. Тогда он несильно стукнул меня по морде, а я в ответ лягнул его ногой - так удачно, что воренок завалился на спину. Доцент Каменецкий и остальные, замерев от страха, наблюдали за этим поединком, довольно нелепым: драться, сидя на земле, очень неудобно.
Заметив непорядок, подбежал вертухай:
- Почему драка?
- Сами разберемся, - сказал я. Не хотелось уподобляться рыжему Женьке, просить у них защиты.
Надзиратель удалился, а мой противник зашипел:
- Ну, сукавидло, тебе не жить! Попадешь со мной в краснуху удавлю! В рот меня ебать!
- Видали мы таких! - ответил я. Хотя таких - во всяком случае, в таких количествах - не видал и даже не все понял из его грозной речи. Потом уже узнал, что "сукавидло" это композиция из двух ругательств, "сука" и "повидло дешевое", а "краснуха" это товарный вагон, теплушка.
Разговор наш был недолгим: Индию подняли и куда-то увели. Тогда вернулся дар речи и к Каменецкому:
- Очень правильно, Валерий! Вы молодец, только так и надо.
А Саша Стотик - одноделец моего однокамерника Володи Матвеева - обнимал меня за плечи и причитал:
- Pobre chico! Pobre chico!
Это я понимал. "Побре чико" - по испански "бедное дитя". Ребята с факультета международных отношений очень гордились своим испанским языком. Кстати, это от Стотика я узнал, что любимая с детства романтическая "Кукарача" - просто похабные мексиканские частушки...
Я не стал выяснять отношений, интересоваться, почему не сработал лозунг "один за всех... и т.д." Тем более, что и нас вскоре завели в корпус и определили в одну из пустующих камер.
Там было чисто и просторно. Но недолго мы радовались. Только-только стали обживать новую квартиру, вольготно разместились на двухэтажных сплошных нарах - я на втором этаже, в углу, - как снова лязгнул замок, дверь распахнулась, и в камеру ворвалась волчья стая: наши недавние соседи-индейцы. Вожак - невысокий, золотозубый, в отобранной у кого-то велюровой шляпе - огляделся и бросился назад к двери, забарабанил кулаками:
- Начальник! Куда ты меня привел? Здесь, блядь, одни фашисты! Я их давить буду!
- Дави их, Леха! - отозвался из-за двери веселый голос. Так я узнал, что мы не просто контрики, но и фашисты. Скоро узналась и кличка "старшего блатного" - Леха с рыжими фиксами. А еще немного погодя ясно стало, какие интересные отношения связывают воров с тюремной администрацией. Но буду рассказывать по порядку.
Леха взвыл по волчьи и стал бегать взад-назад по проходу между нарами.
- Фашисты! Контрики!.. Вот кого я ненавижу! - выкрикивал он, задыхаясь от ярости. На губах - честное слово! - выступила бешеная пена. - Нет жизни, блядь! Всю дорогу через них терплю!
Его хриплый баритон взвивался все выше, до истерических альтовых высот. Остальные воры бегали за ним, успокаивали:
- Брось, Леха! Не надо! Не психуй!
Но он не унимался. Продолжая симулировать истерику, оторвал от нар узкую доску, заорал:
- Кто там на дворе заедался?! Где очкастый?
Я придвинулся к краю нар - без особой охоты. Но держа фасон, сказал спокойно:
- Я, что ли?
Шарах!!! Леха со всего размаху двинул доской - но не по мне, а рядом, по нарам. Тут я окончательно убедился, что это спектакль - наверняка не в первый раз разыгранный и целью имеющий навести ужас на фраеров, подавить в зародыше волю к сопротивлению. Сработало. Камера затихла в ожидании дальнейших неприятностей; никто не вступал в дискуссию.
И воры приступили к главному делу. Расползлись по нижним и верхним нарам, стали потрошить узлы, чемоданы и вещмешки, забирая еду и что получше из барахла. У них ведь были налажены деловые контакты с тюремным начальством. Через одноглазового нарядчика заключенного, но не "фашиста" и не блатного, а бытовика - скорей всего, проворовавшегося снабженца - все, отнятое у фраеров, уплывало за зону в обмен на водку и на курево.
Поэтому-то блатных перебрасывали из камеры в камеру, расширяя, так сказать, фронт работ. Прибывали из Бутырок новые партии "чертей", и "люди" пускали их в казачий стос.**)
Дошла очередь и до меня. На этот раз мной занялся один из самых авторитетных воров - Петро Антипов, который, как сообщили его коллеги, "по воле хлябал за дважды героя". Т.е., носил украденные где-то Золотые Звезды и ордена Ленина, выдавая себя за дважды Героя Советского Союза.
Он подсел ко мне, спросил миролюбиво:
- У тебя, правда, ничего нет?.. Ну, ладно... А ты кто? Студент?
Я ему рассказал кто я, где учился, за что сижу. Петро выслушал с интересом, посоветовал:
- Вообще-то, не лезь на рога. Лучше держись с нами.
Ко мне в рюкзачок он не заглянул. А мои сокамерники безропотно позволяли копаться в своих пожитках. Один попробовал было протестовать - Эмиль Руснак, красивый молдованин, по делу - шпион румынских королевских войск. Но получив в глаз, смирился и он. Вся операция заняла не больше часа. После этого воров от нас перевели - наверно, на следующий объект, в соседнюю камеру.